Кэтрин отпихивала его что есть мочи, но он лишь сильнее целовал ее, грубо, до боли, прижимая ее спиной к кухонной стойке.
Она услышала свой стон – хриплый, постыдный звук, – и его руки, оставив лицо, пустились в путь по ее телу: забрались под свитер, двинулись выше, пока наконец она не почувствовала, как они скользнули под кружева бюстгальтера и легли на груди.
Набухшие, изнывающие груди заполнили его ладони, и он зарылся губами в ямочку на ее шее, отчего голова Кэтрин еще сильнее откинулась назад, а тело выгнулось под лаской его ищущих пальцев.
Все мысли покинули ее, когда он приподнял свитер, обнажил грудь и наконец склонился над ней, обжигая языком твердые, острые соски. Он приник губами сначала к одному соску, затем к другому, и Кэтрин, распростершись на стойке, замерла в позе, которая даже ее затуманенному сознанию представлялась шокирующе бесстыдной.
Все тело вопило от того, что происходило внутри ее, между бедрами стало влажно, но эта влага ее желания лишь переполнила ее отчаянием и унижением.
Она отпихнула его, но, когда он ее отпустил, по-прежнему дрожала как осиновый лист.
– Так-таки нет огня, а, Кэтрин? – поддел он, и она вскинула на него злые глаза.
– Какое ты из всего этого вынес удовлетворение?
– Огромное. Теперь я знаю, что мог бы взять тебя, если бы захотел. Однажды ты ушла от меня, но сейчас, будь моя воля, ты стала бы моей добычей. Разве это не достаточное удовлетворение?
– Возможно, меня все еще тянет к тебе, – в ужасе от своих слов прошептала она, – но твоей я бы никогда не стала!
– Никогда? – Он растянул губы в холодной улыбке. – Поосторожнее, моя крошка учительница, может статься, ты узнаешь, что у прошлого есть когти, которые вдруг возьмут да и вцепятся в тебя, даже через столько лет.
Рождественский спектакль прекрасно продвигался. Репетиции приносили уйму радости десяткам малышей, сосредоточенно пытавшихся выучить библейские стихи и псалмы.
До великого события оставалось две недели, и всего лишь три – до Рождества, поэтому вся атмосфера в школе дышала радостным волнением.
Обычно Кэтрин от души наслаждалась всей этой суетой. Ей как сейчас помнились безрадостные рождественские вечера ее детства. Правда, она вместе со всеми участвовала в представлениях, но переполнявшее ее детское желание довести свою роль до совершенства в надежде, что мать хоть на этот раз развеселится и улыбнется ей из зала, превращало для нее этот праздник в муку.
Во время представления она сосредоточенно хмурилась и так старалась, что веселье и непосредственность исчезали, и она понимала, вглядываясь в мамино лицо, что снова потерпела неудачу.
