, и сели играть в шахматы.
– Что бы нам зайти на Мыс! Там по крайней мере англичанки! – раздражительно воскликнул Вершинин.
Мичманы оживленно встрепенулись. И один проговорил:
– Вот так чудесно… А то знакомься с малайками на Яве…
– И отчего в самом деле мы не зайдем на Мыс… И нам и команде следовало бы освежиться… А то за какие вины с ума сходить от одури?
– Вам, господа, только на уме берег… Тогда не поступали бы во флот! – заметил старший офицер.
– Я и уйду из флота, Евгений Николаич!
– В чиновники? – спросил старший офицер.
– В чиновники. Дядя – товарищ министра. Он устроит.
– Нынче везде без протекции ничего не получишь! – заметил Вершинин.
– Уж будто!.. Нужно и образование, и труд, и способности, – авторитетно промолвил Евгений Николаевич.
Мичман Каврайский, худой, нервный молодой человек с умными небольшими глазами, горевшими злым блеском, сидел в стороне, в кресле у фортепиано, слушал и злился. Злился и оттого, что ему противна служба и он служит, и потому, что он молод и часто кашляет, и потому, что он не знает, к чему приступиться и что делать, чтобы не чувствовать постоянного компромисса, и потому, что он не может отделаться от того, что считает позорным, – от лжи, от лицемерия и зависти. Он злился, что слышит здесь одну только пошлость и никто не обращает внимания на его речи, обыкновенно останавливаемые старшим офицером. Он злился и за то, что не может написать на бумаге то, что волнует его и занимает его мысли, – о пересоздании общества, о новой этике, – и за то, что не умеет сложить стихов. Он злился и за то, что он обречен на неизвестность, и что нет у него друга, перед которым мог бы излиться…
Каврайский услышал последние слова старшего офицера, главное – этот тон, увидал красивое, самодовольное лицо.
«Экая ты великолепная скотина!» – хотел крикнуть Каврайский и, вместо этого, волнуясь, проговорил:
– Вы, Евгений Николаевич, конечно, будете адмиралом…
Выходил как будто и комплимент, но старший офицер почувствовал, что хотел сказать Каврайский, и, словно бы не слыхал его слов и обратился с чем-то к доктору.
– К повороту оверштаг! Право на борт! – донесся через люк взволнованный и неестественно громкий голос вахтенного офицера.
И в эту же минуту прибежал сверху рассыльный и доложил:
– Справа шлюпка с людьми! Огонь подали.
Все оживились и бросились наверх.
«Руслан» повернул к огоньку, лег в дрейф, и баркас спустили. Ехать на баркасе вызвался Каврайский. Лейтенант Вершинин, заведующий баркасом, охотно согласился. С Каврайским отправлялся доктор. Взяли одеяла и бочонок с ромом, и баркас отвалил.
