Они поднялись на ноги. Ганс, шатаясь, попятился назад и прислонился к стене; по лицу его пробежала судорога, глухое рычание, клокотавшее в горле, понемногу стихло. Наступила реакция. Эдит стояла посреди комнаты, ломая руки, прерывисто дыша и всхлипывая; ее трясло, как в лихорадке.
Ганс тупо уставился в одну точку, но глаза Эдит дико блуждали по комнате, словно стремясь запечатлеть все подробности. Деннин лежал неподвижно. Стул, отброшенный в сторону в этой неистовой свалке, лежал рядом с ним. Из-под тела Деннина наполовину высовывалась двустволка. Два патрона, которые он не успел вложить в ствол и сжимал в руке, пока не потерял сознания, валялись на полу. Харки лежал ничком там, где его сразила пуля, а Дэтчи по-прежнему сидел, склонившись головой на стол, окунув копну волос в тарелку с кашей. Эта стоявшая торчком тарелка приковала к себе внимание Эдит. Почему она не падает? Какая нелепость! Если убили человека, это еще не значит, что тарелка с кашей должна стоять торчком!
Эдит обернулась к Деннину, но взгляд ее снова невольно возвратился к тарелке. В самом деле, это просто нелепо! Эдит вдруг почувствовала непреодолимое желание рассмеяться. Затем она ощутила тишину, царившую в комнате, и забыла о тарелке. Теперь ей хотелось только одного: чтобы эта томительная тишина чем-то разрядилась. Пролитый кофе стекал со стола на пол, и монотонный стук капель еще сильней подчеркивал тишину. Почему Ганс молчит? Почему он ничего не делает? Она взглянула на него, хотела что-то сказать, но язык ей не повиновался, горло у нее как-то странно болело, во рту пересохло. Она молча смотрела на Ганса, а Ганс смотрел на нее.
Внезапно резкий металлический звон всколыхнул тишину. Эдит вскрикнула и метнула взгляд на стол. Тарелка упала. Ганс глубоко вздохнул, словно пробуждаясь от сна. Звон упавшей тарелки вернул их к жизни в новом, незнакомом им мире. Здесь, в стенах хижины, родился этот новый мир, в котором им предстояло отныне жить и действовать. Старый мир исчез безвозвратно. Впереди все было ново, полно неизвестности. Неожиданное сместило перспективу, обесценило ценности и, озарив все своим колдовским светом, смешало реальное с нереальным, сплетя их в странный, путаный клубок.
— О Господи, Ганс! — вымолвила наконец Эдит.
Ганс молча уставился на нее широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Медленно обвел он взглядом комнату, словно видел все это впервые, затем надел шапку и направился к двери.
