Во всяком случае, нас это не заботило.
De minimis non curat praetor[23]. Пусть эти неудавшиеся дети — взрослые — тратят своё бесполезное время на такие вопросы, все равно у них нет серьёзных дел.
У нас было такое острое ощущение человеческих ценностей, что мы почти никогда не разговаривали с людьми старше 14 лет. Они были из параллельного мира, с которым мы жили в добром согласии, поскольку мы с ним не соприкасались.
Мы не задавались глупым вопросом о нашем будущем. Может быть потому, что инстинктивно мы все нашли единственно верный ответ: «Когда я стану большим, я подумаю о том времени, когда я был маленьким».
Само собой взрослые посвящали себя детям. Родители и им подобные жили на земле для того, чтобы их отпрыскам не нужно было заботиться о пище и жильё, для того, чтобы они до конца могли исполнить своё главное предназначение — быть детьми, т.е. жить полной жизнью.
Меня всегда интриговали дети, рассуждающие о своём будущем. Когда мне задавали извечный вопрос: «Кем ты будешь, когда вырастешь»? Я неизменно отвечала: я «сделаю» нобелевскую премию в области медицины или стану мучеником, а может и то и другое сразу. А отвечала я без запинки не потому, что хотела кого-то удивить, а для того, чтобы с помощью заранее заготовленного ответа поскорее отделаться от глупых вопросов.
Вопрос этот был для меня скорее абстрактным, чем глупым, ведь в глубине души я была уверена, что никогда не стану взрослой. Время слишком долго тянется, чтобы такое могло произойти. Мне было семь лет. Эти восемьдесят четыре месяца казались мне бесконечными. Моя жизнь так длинна! Голова кружилась от одной мысли о том, что я могу прожить ещё столько же. Ещё целых семь лет! Нет, это было бы слишком. Я думаю остановиться на десяти или одиннадцати годах. Это уже будет вершиной зрелости. Я уже чувствовала себя зрелой личностью. Впрочем, со мной ведь уже столько всего приключилось!
Когда я говорила о Нобеле в области медицине или о мученичестве, это не было тщеславием, это был просто абстрактный ответ на абстрактный вопрос. И потом, эти звания не казались мне столь уж грандиозными. Единственное занятие, вызывающее во мне уважение, была профессия солдата, а точнее — разведчика. Я уже была на вершине своей карьеры. А потом — если потом что-нибудь будет — придётся довольствоваться Нобелем. Но в глубине души я не верила в это «потом».
Это недоверие сопровождалось другим: когда взрослые говорили о своём детстве, я считала, что они лгут. Они не были детьми. Они всегда были взрослыми. Такой упадок невозможен, потому что дети остаются детьми, а взрослые взрослыми.
