Острым каблуком высокого ботинка мадам-капитан прицелилась Грише между глаз.
— Вы можете сделать из меня половичок, постелить на дороге и вытирать ботики, — сказал Гриша, — но я не отвяжусь — я должен кормить детей Марии Станиславовны!
— Ты?! — мадам удивилась настолько, что даже убрала ногу. — Ну-ну!.. Ты что ей, муж?!
— Сестра!
Мадам отошла на почтительное расстояние и внимательно оглядела Гришу.
— Что он грек, ещё можно было поверить. Но что оно — сестра!
Гриша встал с пола, уселся в кресло у трельяжа и, рассматривая себя в трех зеркалах, стал не спеша разъяснять:
— С вами разговаривает сестра-хозяйка советского санатория. На дворе Советская власть! Вы не заметили? А от кого же прячете продовольствие? От какой власти?
Мадам растерялась:
— Братишка! Ты что думаешь — это мой склад? Мне только бросают мешок-другой… за хранение.
— Кто? Кто вам «бросает»?
— Ты что, моей смерти хочешь? Да этот… ну тот… только сегодня меня расстрелять грозил за разглашение. Прибежал, Как смерть, бледный. «Из-за вашей неосторожности, — говорит, — Виля заподозрил меня в большевизме!»
— Гуров!
— Почему Гуров? Я сказала Гуров?
— А с чего бы я взял? Брякнули. Язык вас доведёт!.. Либо Гуров ликвидирует, либо Дубцов пристрелит, либо красные поставят к стенке.
Мадам села на свою ореховую кровать, подпёрла пухлыми ручками кукольные щёчки и заговорила плачущим голосом:
— Теперь ты понимаешь, матросик, почему я хотела уехать от них всех. Но ты же сам первый меня обдурил. Хотя не ты последний — союзники тоже. Три военные эскадры обдурили: английская, французская, ещё и греческая. Чем я их только не подмазывала! Розовое масло, его напёрстками меряют, бидонами таскала! Монастырский жемчуг гранёным стаканом, как семечки на базаре, сыпала в карманы боцманов! И что? Миноносцы только хвостиком вильнули и уплыли в синее море! Что же мне теперь, за вероломство союзников у стенки стоять?
— Это все вы расскажете в ЧК.
При слове «ЧК» мадам обмерла.
— Я вам полчаса вбиваю в голову, — продолжал Гриша, — за пособничество контрреволюции и укрывательство народного добра, а также спекуляцию продовольствием никто вас по головке не погладит.
Гриша встал и направился к двери. Мадам немедленно выскочила и перегородила ему дорогу.
— Бодайтесь, — сказал Гриша, втягивая голову в плечи и наклонясь вперёд, — посмотрим, кто кого.
Мадам поглядела на Гришину круглую голову, на загорелый крутой лоб, блестящий, как металлическая болванка, и заплакала.
