И все же нож, изъятый на квартире Хромовых, был приобщён к делу в качестве вещественного доказательства, ибо следствие не исключало, что убийство совершено именно им. Длина лезвия равнялась 13 сантиметрам, что соответствовало глубине нанесённых ран.
— Давно у вас был нож, взятый 20 мая на озеро? — спросил у своего подзащитного Белопольский.
— Года три, — ответил Хромов.
— Что вы им делали? — продолжал адвокат.
— Строгал. Удочки делал. И вообще…
— И он никогда не ломался?
Хромов, помолчав, как бы нехотя ответил:
— Как-то раз обломился кончик. Я попросил Женю, — он кивнул в зал, где сидел его брат, — он заточил…
— И большой кусок обломился? — дотошно расспрашивал адвокат.
Иван Хромов показал пальцами:
— Сантиметра два.
Потом защитник спросил у свидетеля Евгения Хромова: не помнит ли тот, чтобы его младший брат просил заточить сломанный конец ножа. Свидетель в категорической форме подтвердил, что такой случай был.
— И насколько укоротился нож после того, как вы его заточили?
— Миллиметров на двадцать — двадцать пять, — ответил брат подсудимого.
И я подумал, что так мог ответить человек, привыкший иметь дело с обработкой металла. Другой бы сказал в сантиметрах.
И вот суд приступил к допросу судмедэксперта Марии Михайловны Хлюстовой.
Когда адвокат спросил у неё, какой глубины была смертельная рана Краснова, она ответила:
— Тринадцать сантиметров.
— Выходит, если лезвие ножа моего подзащитного укоротили на два сантиметра, а первоначальная длина его была тринадцать сантиметров, то он не мог быть орудием убийства? — уточнил Белопольский.
— Не мог, — ответила Хлюстова.
В зале послышался гул.
— У вас будут ещё вопросы? — обратился к адвокату председательствующий.
Белопольский встал и после серьёзной аргументации заявил суду ходатайство о направлении дела на дополнительное расследование.
Народный судья о чем-то тихо переговорил с заседателями.
— Какое мнение у прокурора по поводу ходатайства адвоката подсудимого?
— повернул ко мне голову председательствующий.
Честно говоря, этот вопрос застал меня врасплох. Я, кажется, слышал даже дыхание сидящих в зале, слышал, как за окном у перекрёстка затормозила машина. И в эти считанные мгновения вряд ли успел взвесить до конца, что стоит за моим ответом, в котором я не возражал против ходатайства адвоката.
— Суд удаляется на совещание, — провозгласил судья.
В зале заговорили, закашляли. Я поймал на себе несколько удивлённый, но в то же время изучающий взгляд Белопольского. И пока судьи находились в совещательной комнате, думал: «А что скажет по этому поводу прокурор города? Ведь он утвердил обвинительное заключение…»
