Я бы отказался стереть душевные раны. Исчезнут эти раны, исчезнет и она, тогдашняя – часть моей жизни.
У Тамары чудный голос с хрипотцой, нежное лицо. Она из люберов. Матерится. На восемнадцать лет младше. Нравится так, что таю.
19.01.85. Тамара меня поцеловала. Завтра зовет к себе. Счастлив.
19.01.85. 11-00. Позвонила Надя. Приезжает в следующее воскресенье с Александром.
* * *
День проходит как сон. Я знаю, что проснусь от яви, и будут они. Будем мы.
* * *
28
* * *
Пишу пьяный.
Набрался...
С утра взяла тоска, не с утра, с ночи – в четыре приснилась Полина. Мы с ней были не разлей вода. Учил чистить картошку, шить нитками, понимать живопись. Сочинял сказки – они в Интернете, почитайте – вам таких и близко не сочиняли, потому что такого отца у вас не было.
А теперь она чужая...
Лежал до пяти, пока не вспомнил, что в холодильнике есть, взял вчера не одну, три – попалось хорошее вино. И набрался. А что пьяному с утра делать? Только писать. Я часто нетрезвый пишу. У нас корифей был в отечественной геологии. Всемирно известный. Так он такие книжки с отчетами писал, что Сталинские и Госпремии, как из чайника лились. Почему из чайника? Да потому, что этот корифей для изготовления научного шедевра запирался в избе (если был на полевых работах) или квартире с пятилитровым чайником спирта без всякой там закуски и писал. На особые шедевры чайника, конечно, не хватало, и ему меняли через форточку, и опять без всякого сала. Я попробовал, когда диссертацию писал – знаете, получилось! Двадцать листов в тумане настучал, потом один узбек из них докторскую сделал. Если не верите, спросите, он скажет, честный он...
Вернемся, однако, к баранам, тем более, протрезвел чуть-чуть. Сейчас такое напишу...
Не знаю, что был бы я без золота, без всего того, что с ним связалось. Оно – подкладка моей жизни. Невидимая никому несносная подкладка – жизнь почти стерлась, как брюки в промежности, а она, блестит, как новая, и греет, греет, греет.
...Это случилось в семьдесят восьмом, во второй половине дня – как вспомню, так адреналин прет, куда против него алкоголю! Скоро закончив картирование дальнего участка, спустился в долину и сел обедать на зеленой лужайке у ручья, по-детски беззаботно пускавшего пузыри в своих высоких бережках – "Буль-буль. Буль-буль-буль". Два часа назад я видел его под перевалом – рыча и брызжа слюной, он вырывался из-под ледника, вырывался и, увлекая за собой камни, зверем бросался вниз. Теперь он успокоился. На время. Пока добежит до Ягноба, рычать ему и рычать.
