– Кто тебе сказал, что в институте все знали, что у меня ребенок?
– Никто. Я сказал наобум и угадал.
– Как ты можешь говорить так с матерью?!
– Похоже, я отдаю долги... Плод неразделенной любви отдает долги... Хотя какие долги – ты мне ближе стала. Увидел тебя девчонкой. В жилах – шестнадцатилетняя жаркая кровь, июньская ночь вся в звездочках. Он – внук героя, качался на генеральской коленке, визжал на полу, требуя унести прочь манную кашу. Да... Не жизнь у него была, а малина... Кубики, ромбы и шпалы отдавали честь, сам Сталин, может быть, поглаживал ему головку. И тут – ссылка... В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов...
Мы помолчали. Убрав под стол пустую бутылку, она сказала:
– В пятьдесят седьмом, после реабилитации твоего прадеда, отец и мать Жени приходили к вам с деньгами, но мама не пустила их на двор...
– Пустила...
* * *
Я вспомнил.
Кто-то с улицы постучал в дверь, позвал: "Хозяйка!" Мама Мария подошла, узнав, кто пришел, стала говорить на повышенных тонах; пришедшие отвечали заискивающи.
– Ну, дайте хоть одним глазком посмотреть! Мы слова ему не скажем! – разобрал я одну из фраз.
Мама Мария сжалилась. Во двор по ступенькам поднялись двое, выглядевшие старше сорокапятилетней тогда бабушки. Они смотрели, подав головы вперед. Лица светились приклеенными улыбками. Я смотрел настороженно. Женщина потянула ко мне руки. Я решительно отступил.
– Все хватит, – встала между нами мама Мария, и они ушли, продолжая механически улыбаться.
* * *
– Ты что молчишь?
– Не верю, что бабушка не взяла денег, – посмотрел я. Подумал: "Говорю одни гадости".
– Не взяла.
– Откуда ты знаешь?
Она не сказала. Глаза ее смотрели на бутылки из-под вина, стоявшие у холодильника. Вино было дорогое. Накануне скупость неожиданно для меня уступила сестричке-расточительности.
– Лучше бы оделся, как следует...
– Ты опять за свое?
– Ну ладно, я пойду. Эта сволочь...
– Мам, я же просил!!
Последние пятнадцать лет из более чем пятидесятилетнего брака мать с отчимом ненавидели друг друга, время от времени объявляя перемирия продолжительностью в сутки-другие, в течение которых выглядели разве что не влюбленными голубками.
Мы поцеловались, и она ушла. Мне, опять оставшемуся в пустоте, захотелось придумать жизнеутверждающую идею. Не получилось, и, опустошенный, я лег, хотя не было и десяти. Заснуть не смог – в воображении виделась материнская грудь, полная молока. Я встал, взял словарь, нашел статью "Мастит" и прочитал:
