Открывая ногой дверь в комнаты, он подспудно опасался, что гостиная и спальня окажутся такими же, как в коттедже Бориса Петровича.
Такими же, как там, где ничего не получилось.
Опасения оказались напрасными. Все вокруг было домашним. Все было, как у Ксении дома.
Оказавшись на широкой кровати, покрытой красным ворсистым покрывалом, она притянула его к себе, вжалась грудями. Весь пропитавшись алчным ее теплом, Смирнов вырвался, стал бешено раздеваться.
Она его опередила.
***
– А как ты здесь оказалась? – спросил он, когда они уселись за журнальный столик и закурили.
Как в былые времена.
– Миша умер, – темно посмотрела Ксения.
– Как умер?! Ему же лет сорок пять всего было? И сибиряк…
– Он застрелился.
В комнате возник дух Бориса Петровича. Он был с пистолетом. Смирнову захотелось выпить.
– Там, в холодильнике, любимый твой портвейн, а в грелке – свиные отбивные. Принести?
Отбивные он готовил, когда к нему приходила Ксения. Значит, она его ждала!? Получается так.
– Принести.
Пока женщины не было, Евгений Евгеньевич думал, зачем Ксения его отловила.
Чтобы он умер? Ну да. Два мужа погибли, теперь третий. Один он, Смирнов, портит картину. Или, научно выражаясь, статистику.
Но ведь он не был мужем?
Пузатая бутылка португальского портвейна (он терпеть его не мог – не было в нем душевной российской невыдержанности), горячие свиные отбивные изменили его настроение к лучшему.
– А почему ты не сделал мне предложения? – неожиданно спросила она, когда он отложил нож с вилкой. – Я ждала его на Новый год.
– Я знаю. Понимаешь, я был первый раз в твоей квартире, первый раз увидел твоих сыновей, французского бульдога… Все было непривычно, а в непривычной обстановке душа молчит. Я хотел об этом поговорить на Старый Новый Год, но ты уже была другая.
Французский бульдог был неприкаянным. Он влюбился в Смирнова, как только тот к нему прикоснулся, и рвался к нему всю ночь. Она его привязала
Он знал: если чья-то собака тянется к чужому, ее не любят, ее используют по назначению. Как собаку. Как всех.
– Да, я разозлилась. Я ведь уже считала тебя мужем…
Смирнов торопливо налил вина, выпил. Поморщился.
"За эти деньги можно было купить ведро замечательного прасковейского портвейна. Все сходится однако. Она считала меня своим мужем, а я – вот казус! – не умер. Черт, у Бориса Петровича было легче. У него, так, легкий психиатрический насморк, а у этой в сорок два, похоже, маразм чудным цветком раскрылся. В виде премиленькой мании.
