– Кто здесь? Стой, назови себя! – Голос прозвучал тихо и резко: да, это Ланселет. И, невзирая на всю свою безудержную радость, Моргейна вдруг устрашилась: положим, Зрение не солгало, но что теперь? Ланселет взялся за меч; в тени он казался очень высоким и изможденным.
– Моргейна, – шепотом назвалась молодая женщина, и Ланселет выпустил рукоять меча.
– Кузина, это ты?
Молодая женщина вышла из тени, и лицо его, встревоженное, напряженное, заметно смягчилось.
– Так поздно? Ты пришла искать меня… во дворце что-то случилось? Артур… королева…
«Даже сейчас он думает только о королеве», – посетовала про себя Моргейна, чувствуя легкое покалывание в кончиках пальцев и в икрах ног: то давали о себе знать возбуждение и гнев.
– Нет, все хорошо – насколько мне известно, – отозвалась она. – В тайны королевской опочивальни я не посвящена!
Ланселет вспыхнул – в темноте по лицу его скользнула тень – и отвернулся.
– Не спится мне… – пожаловалась Моргейна. – И ты еще спрашиваешь, что я здесь делаю, если и сам не в постели? Или Артур поставил тебя в ночную стражу?
Она чувствовала: Ланселет улыбается.
– Не больше, чем тебя. Все вокруг уснули, а мне вот неспокойно… верно, луна будоражит мне кровь…
То же самое Моргейна сказала Элейне; молодой женщине померещилось, что это – добрый знак, символ того, что умы их настроены друг на друга и откликаются на зов точно так же, как молчащая арфа вибрирует, стоит заиграть на другой.
А Ланселет между тем тихо продолжил, роняя слова во тьму рядом с нею:
– Я вот уже сколько ночей покоя не знаю, все думаю о ночных сражениях…
– Ты, значит, мечтаешь о битвах, как все воины?
Ланселет вздохнул:
– Нет. Хотя, наверное, недостойно солдата непрестанно грезить о мире.
– Я так не считаю, – тихо отозвалась Моргейна. – Ибо зачем вы воюете, кроме как того ради, чтобы для всего народа нашего настал мир? Если солдат чрезмерно привержен своему ремеслу, так он превращается в орудие убийства, и не более. Что еще привело римлян на наш мирный остров, как не жажда завоеваний и битв ради них самих и ничего другого?
– Кузина, одним из этих римлян был твой отец, да и мой тоже, – улыбнулся Ланселет.
– Однако ж я куда более высокого мнения о мирных Племенах, которые хотели лишь возделывать свои ячменные поля в покое и благоденствии и поклоняться Богине. Я принадлежу к народу моей матери – и к твоему народу.
– Да, верно, но могучие герои древности, о которых мы столько говорили, – Ахилл, Александр, – все они считали, что войны и битвы – вот дело, достойное мужей, и даже сейчас на здешних островах так уж сложилось, что все мужчины в первую очередь думают о сражениях, а мир для них – лишь краткая передышка и удел женщин. – Ланселет вздохнул:
