– Встретились, слава богу…
Он обнял меня. Поцеловал в щеку.
– Что ты какая-то… Как деревянная? Не рада?
Я смотрела на него, силясь понять.
– Ты, Павлуша?
– Ну я, конечно же я!
– Ты… в плену был? Или…
Павел захохотал:
– Именно «или». Не довезли меня до Колымы… Бежал! Как тот беспризорник с путевкой в жизнь. Вот и стал служащим великого рейха!
Этому все еще не хотелось верить, хотя на нем был немецкий мундир. Но, понимаешь, как-то не укладывалось: и в новом облике был он все же чем-то прежний Павел. Живой, горячий. Он сыпал словами, торопился высказаться, словно боялся, что кто-то помешает. Все говорил, говорил, ничего не объясняя про себя… А глаза становились все злее, все жестче. Он схватил сигарету, зажег, и тут я успела спросить:
– Как же ты… на свою родину?
– Родина? – крикнул Павел. – А что мне дала твоя родина?
Я бросилась к брату:
– Опомнись, Павлуша… Боже мой!
Он снова захохотал, как-то странно всхлипывая.
– Испугалась? – Помолчал, заговорил тише, спокойней, как старший с младшей: – Не бойся, сестренка, тут доносить некому. Ос-во-бо-ди-лись! Все! Алес капут! Их время кончилось, а мы с тобой поживем, поживем еще… Знаешь, я искал тебя. Справки навел… У нас, брат, дело поставлено по-европейски.
Как он сказал, что справки навел, сердце так и покатилось… Что будет с нами? С сыном? Видно, я подумала вслух, потому что Павел тут же спросил:
– Большой хлопец? А где он у тебя? С Каганом прячется?
– Нет-нет… Он со мной, здесь в лагере…
Я стала рассказывать о себе, вернее выдумывать не очень-то правдоподобную историю о том, как меня бросил муж, как я жила одна, учительствуя, и теперь вот собралась в родные места… Чем больше я рассказывала, тем больше казалось, что мне верит этот рослый и сильный немецкий офицер. А он слушал, улыбаясь, потом посмотрел мне в глаза и прошептал, как-то совсем по-бывалому:
– Все-то ты врешь, Варька.
Но больше не расспрашивал. Повел за собой.
Вероятно, он занимал важную должность. Когда мы выходили из управы, все ему козыряли и даже выкрикивали «хайль!». Он отвечал быстро, заученно, не обращая внимания на встречных.
Мы шли по окраине города, к выставке, где за проволокой остались Алик и тетя Катя. Шли вдвоем, никто не мог подслушать наш разговор, и я решилась:
– Павлуша, – спросила я, глядя себе под ноги, – ты не думаешь, что может все перемениться? Придут наши…
Он замедлил шаг, ответил, тоже не глядя на меня:
– Германские войска уже за Смоленском… Драпают ваши, как зайцы.
