– Да, побольше дышать кислородом.
– Он не любит гулять.
– Надо, чтобы полюбил. Он надышался окисью углерода. Значит, ему надо побольше кислорода… Побольше сидеть в саду, поменьше в этом душном помещении.
Рябчиков спит. На лице отсутствующее выражение, между губами пузырек слюны, как у ребенка. Интересно, каким он был до того, как заболел? Наверно, не таким унылым. Унылого она не полюбила бы. Тамарцеву всегда казалось загадочным это чувство. Ему было непонятно, за что женщины любят мужчин. Его не любили женщины. Не любили и жены. Ни та, первая, которая умерла, ни вторая, что ушла от него к Арбузову. Арбузов однажды сказал, не скрывая своего превосходства:
– Женщины не ошибаются. Они чувствуют в мужчине истинную ценность. Если хочешь, в этом есть нечто необъяснимое… Они видят все даже сквозь оболочку. Их не обманешь! Они обладают даром прозрения…
Пошляк! Образованный, начитанный, интеллигентный пошляк.
Прозревают… И пусть прозревают. По-видимому, она тоже обладает этим даром…
Тамарцев бросает взгляд на жену Рябчикова. «Неужели, – думает он, – я завидую несчастному человеку? Он почти уже не человек, а его любят, по нему тоскуют, ему приносят в жертву себя. Тебе это знакомо только по книгам. Ты влюблялся не раз. Но в тебя не влюблялись. Тебе никто не приносил себя в жертву. Наоборот, тебе все ставили в вину. И занятия физиологией и психологией. И увлечение писательством. Ставили в вину и физическое недомогание. И умение помногу работать, и даже такой пустяк, как привычку громко храпеть во время сна…»
Тамарцев идет к другому больному. Его фамилия Иванов. Иван Иванович Иванов. У него, кажется, нет жены. Его никто не ждет. У Иванова полное отсутствие всякой связи с прошлым. Он ничего не помнит, словно только что родился. Его прошлое превратилось в ничто.
Чувство щемящей жалости охватывает Тамарцева. Он не разучился жалеть больных, несмотря на долгие годы работы в клинике. Профессия не убила в нем чувства. Когда-то, студентом-практикантом, он стыдился этого чувства, боялся его, он думал, что оно помешает ему стать хорошим врачом.
В четыре часа дня Тамарцев выходит из больницы. Рядом с ним жизнь. И дышится легко. Живой, подвижный и свежий воздух. Другой мир.
Ему нужно успеть в научно-исследовательский институт на конференцию, а автобуса не видно. Ждать пришлось долго, и он чуть не опоздал на доклад.
Бородин уже на трибуне, перебирает листки и прочищает горло. Солидное, чуточку обрюзглое лицо человека, изучающего вот уже много лет аппарат познания, источник мысли, то, что, познав окружающее, хочет познать и само себя. Яйцевидная лысая голова, нос с тонкими нервными ноздрями и архиерейская пушистая борода.
