Он взял конверт и осмотрел его.
— Чего ж они его не вскрыли, подонки? — Он внимательно разглядывал то место, где конверт заклеен, и надпись, тщательно скопированную специалистом из ДСТ. — Любой идиот бы увидел, что оно адресовано Сейнаку, даже кретины-полицейские знают: он в «Юманите» самый главный. И это после всех наших трудов! — Он помолчал, оглядел собравшихся: — Что теперь делать будем?
— Надо посоветоваться с Феликсом, — сказал один из присутствовавших. — Эта проделка с протоколом Комитета обороны задумана здорово. Ее политический заряд побольше, чем у десятка бомб. Одно дело — услышать, что где-то далеко от тебя взорвалась бомба, и совсем другое — если знаешь, что мы проникли в самое сердце государственной машины.
Ингрид вмешалась:
— После всего, что мне пришлось сделать, мне бы не хотелось отказываться от этой игры. Еще ведь я и шпика пристрелила. Пару часов назад на Восточном вокзале…
— Мы слышали. Он умер.
— Очень бы я удивилась, если б он жив остался. — Это было сказано равнодушно, между глотками кока-колы.
— Товарищ Ингрид слишком много на себя взяла, — отозвался тот, что предложил посоветоваться с Феликсом. — Стрелять в полицейских в метро в час пик, днем — работа для крепких парней, а не для лидеров.
— Лидер должен вести за собой, — вскинулась та. — Руководить на передовой. А не из уютной комнаты в штабе. — Ее голос прозвучал так, будто она с трудом подавила истерику.
— Но я же не осуждаю. — Говоривший как бы отступил.
— Еще бы! — Голос Ингрид окреп. — Не то у тебя положение, Бруно, чтобы меня судить. По части теории ты силен, но уж насчет того, чтобы действовать… Лучше бы тебе ограничиться дискуссиями по вопросам стратегии, а тактику предоставь другим.
— Хватит, — вмешался главный. — Спором делу не поможешь. Нам бы следовало начать с того, что поздравить товарища Ингрид с успехом ее миссии. Она всем нам показала пример. Теперь, когда документ снова у нас, следует пересмотреть и теорию, и практику задуманной операции, чтобы, согласно предложению Рене, передать Феликсу нечто конкретное. Слово имеет товарищ Бруно.
Тот, что препирался с Ингрид, откашлялся и, наклонившись, оперся о стол локтями. Его внешность соответствовала его занятиям — он преподавал общественные дисциплины в Сорбонне, только звали его там вовсе не Бруно. Лет тридцати двух, бледный, с гладким, хорошо ухоженным лицом, типичный представитель среднего класса. Этому впечатлению несколько противоречили длинные густые усы, свисающие на мексиканский манер, — они смотрелись как некий вызов, признак несогласия с общепринятым. Голос звучал интеллигентно и на удивление мягко.
