– А каково оно?
– Ее родители, очевидно, австрийцы. Училась в Вене, мать умерла, отец Альберт Фридрих, импресарио с мировым именем. Знаменитый малый, работал здесь с Кохрейном в двадцатые годы, но потом подрастерял репутацию из-за его антиеврейских настроений. У него было достаточно связей в правых кругах на нейтральных территориях, чтобы министерство иностранных дел завело на него досье. К тому же он профессиональный сутяга. Могу себе представить, сколько шума он наделает, просочись в печать что-либо предосудительное насчет его дочери. У тебя есть девушка?
– Прости?
– Я спрашиваю, есть ли у тебя девушка. Возлюбленная. У меня нет, тем хуже. – Брайант вздохнул и недоверчиво тряхнул головой. – Не потому, что я не пытаюсь найти. Не понимаю этого. Считается, что порядочных мужчин не хватает. Похоже, на этой работе просто не встретить достойных женщин.
– В данный момент у меня нет девушки, – заметил Мэй. – Я присмотрел одну, но ее послали в Фарнхэм, и она не торопится мне писать.
– О, как говорят моряки, надежда умирает последней. Здесь наш агент – женщина по имени Элспет Уинтер, думаю, она кладезь информации. – Он выставил вперед матерчатый мешок и удостоверился, что тот не промок. – Надо было поскорее доставить эти ступни в лабораторию, чтобы Освальд начал с ними разбираться.
– Кто такой Освальд? – поинтересовался Мэй.
– Финч, наш патологоанатом, один на весь Центральный Вест-Энд. Энтузиаст своего дела, но такой инертный, что никак не получается его растормошить. По крайней мере, у меня не выходит. – Он остановился и принялся рассматривать вставленные в рамки афиши, развешанные на стенах вдоль коридора. – Слава богу, и «Нет, нет, Нанетта» прошла. Сто раз послушав «Чай на двоих», любой превратится в убийцу. Не понимаю: у американцев есть Джинджер Роджерс, а мы довольствуемся Джесси Мэтьюз. Здесь никого. Давай попробуем еще раз.
Брайант круто повернулся и прошел мимо сконфуженного Мэя, сбежал вниз по лестнице и направился в центральное фойе театра.
– Я был довольно заядлым театралом, – крикнул он через плечо, – но завязал с этим, когда началась война. Конечно, сейчас полно всяких варьете. Люди потеряли вкус к чему-то серьезному. Кто вправе их винить? – Он огляделся вокруг и втянул воздух. – В театрах особый запах, не находишь? Нафталина и дезинфекции. Здесь все так мрачно: забитые фанерой окна и весь этот холодный мрамор, как в морге. Интересно, что бы Д'Ойли Карт поставил сейчас в этом помещении?
