Коллеги смотрели на него. Больше ничего. Но в их глазах появилась глубина, они пронзали словно стрелы. Что это — только удивление или уже ярость? Плевать. Там еще и предательство, а это хуже всего.
— Для меня работа с вами всегда значила больше, чем обычное сотрудничество… — Старший гаупткомиссар судорожно глотнул воздух; надо держать себя в руках и не разреветься. — Ведь я вас… — Он рухнул на свой стул. — О'кей. О'кей. Я допишу этот сверхважный отчет: художник обвиняет бывшую жену, что она пичкала их общего ребенка сахарной ватой и превратила его в диабетика. Для меня это теперь… Кругом все в дерьме, но мне осталась лишь пара лет. Это ваше будущее, такие вот… — он с ненавистью ткнул пальцем в бумаги, — отчеты. — А после паузы прошептал: — Сахарная вата.
Тут он снова заорал:
— Сахарная вата! Самое подходящее для вас, сластены золотушные, импотенты, слюнтяи, эгоисты, говнюки!
Затем старший гаупткомиссар несколько часов сосредоточенно работал за письменным столом, а около четырех часов, не прощаясь, покинул кабинет. Раз уж опоздал, то он, ха-ха, и уйдет раньше положенного. Покажет этим желторотикам, что такое гражданское неповиновение человека в полицейской форме, хотя он и не носил ее.
Все-таки молодежь нынешняя никуда не годится. Вот старики — дело другое.
Он повернул за угол и чуть не столкнулся с шагавшим навстречу потным Зенфом.
— Представь себе, Тойер, наш поджигатель запалил пасторский дом, тот самый, где жил Нассман. Среди бела дня, все улики — коту под хвост.
— Задержали его?
— Нет, но мы контролируем все дороги на Мангейм.
— Дом ведь был на охране…
— Просто заперт. Ты же знаешь место, туда можно подобраться и незамеченным…
Верно, Хейлиг-Гейстштрассе находилась буквально в двух шагах от главной пешеходной зоны города, но порой производила впечатление вымершей улицы.
— Что, в газете много написали про Нассмана? Я как-то прозевал и не читал…
— Достаточно много, — прогудел Зенф. — Если предположить, что поджигатель просто хотел показать свою удаль, то цель была идеальная. А куда вы, собственно говоря, направляетесь? Прокуроршу свою ублажать?
— Я заболел, наглец, — слабо парировал Тойер такую чудовищную бесцеремонность и двинулся дальше. Итак, дом пастора исчез. Таким образом, дело похерено. Вот только не всех это устроит…
— Знаешь что, — добродушно прохрипел Фабри, — я считаю, что прежде всего ты должен извиниться перед своими парнями. Согласен?
— Неужели и ты считаешь, что я все усложняю и вообще что я не прав? — Тойер устало обмяк на софе, и даже телефонная трубка казалась теперь тяжелей гантели.
