Агизар подал ему пять золотых, чем вызвал завистливый ропот среди других попрошаек, потом повел Ши в ближайший духан, где усадил за стол, потребовав у подавальщика кувшин вина и баранью ногу на закуску.
– Послушай, почтенный, – заговорил он елейным голосом, – есть у меня к тебе маленькое предложеньице… Хотел бы ты получить пятьдесят монет? Золотых, конечно.
– Пятьдесят золотых! – вскричал оборванец. – Да у меня таких денег за всю жизнь не было! А за что?
– За все подаяния, кои ты получишь до третьего утра, считая от нынешнего.
Ши принялся яростно чесаться под своими обносками. При этом вращал зрачками и поводил своей крысиной мордочкой, словно к чемуто принюхиваясь.
– Что-то тут нечисто, уважаемый, – сказал он наконец. – Что это ты задумал?
– Да какая тебе разница, – рассердился ювелир, – ему золото предлагают, а он нос воротит!
– Правильно ворочу, – Ши подозрительно оглянулся по сторонам. Сулили мышке сыр, да нос-то мышеловкой и прищемили…
– Сто золотых! – прошипел Агизар.
– Нету на то моего согласия.
– Двести!
Так они торговались довольно долго и дошли уже до тысячи, когда ювелиру пришло в голову, что надо пуститься на хитрость, чтобы уломать строптивого нищего.
– Ладно, – сказал он, – открою тебе тайну. Был я вчера у некоего гадальщика, и сей гадальщик поведал мне, что в течении трех дней оборванцу по имени Ши Шелам попадет в шапку некая редкая стигийская монета. Деньга сия медная и для тебя интереса не представляет. Я же собираю разные редкости, монета может стать украшением мой коллекции.
– Чего украшения? – спросил Ши.
– Тьфу! – осерчал снова ювелир. – Ну и глуп ты, как я погляжу. Последний раз предлагаю: две тысячи.
– Нашел дурака, – сказал Ши и принялся за баранью ногу, принесенную подавальщиком, – да может эта монета в десять раз больше стоит!
Агизар уламывал его до самого вечера. Они побывали в трех духанах, Шелам выпил четыре кувшина кислого вина, съел помимо бараньей ноги цыпленка и пару дюжин пирожков с капустой и творогом, осоловел, опьянел, но держался непреклонно. Ювелир, поражаясь вместительности его утробы и проклиная мысленно ослиное упрямство оборванца, порожденное, несомненно, крайней глупостью, повышал сумму и сам не заметил, как добрался до половины той, которая причиталась нищему от щедрот призрака.
– Ладно, – сказал тогда Ши, едва ворочая языком, – утомил ты меня, старик. Согласен. Пошли за твоим золотом…
Сердце ювелира обливалось кровью, когда подавал он нищему увесистый мешок, хотя и расставался с ним, как надеялся, ненадолго.
