- "Швейцерхоф"? Туда надо пройтись. Это пойдет тебе на пользу.
- Но ты же не выносишь "Швейцерхоф". Ты сам сказал это вчера. Это место кажется тебе - как ты выразился?
- Чересчур модерновым.
- Да, ты сказал именно так. Как насчет бара "Креста" в "Стефани"?
Иэн отпрянул от камина, словно пламя опалило его задницу.
- С Джинной? Ты в своем уме? Этот певец из Глазго непременно появится в баре "Креста".
- Из Эдинбурга, - поправила она Иэна, глядя на обрамленные розовой каймой темно-синие горы. - Он из Эдинбурга, дорогой.
- Мне плевать, будь он хоть кузеном Рейнера из Монако. Мне не нравится, чем все это пахнет, совсем не нравится. И я хочу, чтобы ты поддержала меня. Будет кстати, если ты согласишься со мной. Хотя бы на словах.
- Почему? Джинна никогда не прислушивается к моему мнению.
- Это только потому, что ты ей ничего не говоришь. То есть ничего важного. Не пытаешься воспитывать её.
Ее взгляд снова уплыл куда-то за окно. Ей скучно? Она чем-то огорчена, раздражена? Иэн знал, что её жизнь когда-то круто изменилась, но изображал неведение, понимая, что она не хочет делиться с ним прошлым. В последние годы он объяснял внезапные перемены её настроения, долгие периоды молчания, упреки, упорную бессонницу тем, что она перестала ощущать себя привлекательной из-за проклятой менопаузы. Ирония судьбы заключалась в том, что он желал Алексис так же сильно, как и прежде. Сейчас, когда Иэн стоял без обуви на энгадиновском мохеровом ковре (стоившем небольшое состояние), он вдруг понял, что не хочет никуда идти, что вместо этого предпочел бы позаниматься любовью со своей женой. Сумка "Гуччи", лежавшая в одном из трех больших шкафов, ждала, чтобы из неё вытащили сексуальные аксессуары для забав.
- Алексис?
Она узнала перемену в его голосе, он заметил это по выражению её обычно непроницаемых глаз и сам почувствовал, как изменился его тон. Он никогда ещё не слышал в нем таких нот. Его голос впервые звучал просяще, умоляюще. Ему пришлось снова произнести её имя.
- Алексис?
Она откинула назад голову и улыбнулась мужу.
- Нет, дорогой. Не сейчас. После того, как мы выпьем.
Конечно, она была права. В этот час не полагалось заниматься любовью, как и снимать с себя горнолыжный костюм. Он обманывал себя, сказав, что Сент-Мориц существует для того, чтобы каждый занимался тем, что ему нравится. Возможно, кому-то это удавалось, но не Иэну Филипу Николсону, при малейшей возможности следовавшему правилам (традициям, традициям!). К тому же приятно надеть сапоги с меховой отделкой, куртку из овчины и показаться на людях с высокой, красивой, безупречной женой. И тут его осенило. Почему он не подумал об этом прежде?
