– Вот что объясняло бы печаль Великого жреца, – сказала Лоренца.
– Печаль еще ничего не значила бы, но он начнет подозревать маленький обман. Записки, которые ему передают, перестанут удовлетворять его, и, не получая от султанши никакой милости, он начинает приходить в отчаяние.
– Так что?.. – спросила Лоренца.
– Так что, без сомнения, совершит какой-нибудь поступок, благодаря которому станет ясна стратегия О'Сильвы, и невинность султанши будет очевидна.
– Чего, вероятно, не должно быть?
– Да, чего не должно быть, – серьезно повторил я. Затем, после недолгого молчания, я задумчиво продолжал:
– Надо было бы, чтобы О'Сильва заставила султаншу сделать какой-нибудь действительно компрометирующий шаг.
– Легко сказать, мой милый, Мирна может оказаться добродетельной.
– Да, но ожерелье блестит, как звезды на небе в ясную ночь. Ты сама, Лоренца, с трудом устояла бы против такой прелести.
– Э! Дело не во мне. Позволь высказать тебе мое мнение. Ты бы поступил во сто раз лучше, если б не вмешивался в эти опасные интриги, а просто передал мне ожерелье.
– Кто знает, может быть, ты его и получишь со временем.
Тут мне доложили о посетителе. Это был принц, который дня не проводил, не повидавшись со мною.
Я изобразил сострадание, созвучное его печальному настроению, в котором он пребывал уже несколько дней.
И вдруг, черт возьми! Принц вошел с самым веселым видом, довольный, гордый, как Артабан, похожий на Мальборо, отправляющегося на бой. Он не помнил себя от радости и даже забыл поцеловать мне руку, восклицая:
– О, мой дорогой учитель!..
Лоренца поняла, что стесняет нас, и сейчас же исчезла, наградив улыбкой; тогда я вгляделся в его смущенное лицо и спросил:
– Что случилось, монсеньор?
– То, – отвечал он, – что все забыто, и я счастливейший из смертных.
– Кто вам это сказал?
– Как, кто сказал?..
– Графиня или сама та особа, О'Сильва или Мирна?
– У меня есть гораздо лучшее доказательство, чем слова. Вы знаете, божественный Калиостро, что я ничего не таю от вас. Вы мой отец, мой учитель, мой оракул, мой Бог. Вот смотрите, – он протянул мне маленький медальон, украшенный бриллиантами, показавшийся мне влажным от поцелуев, которыми его покрывали.
Я открыл медальон и, признаюсь, был поражен изображением: на ярко-красных подушках лежала женщина в полном блеске ослепительной наготы. Миниатюрный размер портрета не исключал утонченности отделки, сходство черт было таково, что нельзя ошибиться в оригинале этого компрометирующего портрета. Женщина, велевшая нарисовать себя таким образом, была Мирна.
