– Я врач, Фанни, – раздраженно проговорил Гриффин.– Не священник.
– Эт-тот человек – он дьявол. Все думают, будто он человек, но нет! Он продал душу дьяволу.
Дьявол интересовал Гриффина еще меньше, чем Бог.
– Джонас? – вздохнул он, проверив шов и пытаясь увидеть сходство в неподвижном личике младенца. Фанни кивнула, и ее всхлипывания превратились в тихие, жуткие стенания:
– Будь он проклят, этот человек, будь он проклят! Гриффин испытал огромное облегчение, когда его пациентка провалилась в прерывистый, беспокойный сон. Даже это, подумалось ему, для нее лучше реальности.
Гриффин, пошатываясь, вышел из комнаты, обнаружил на плите в кухне горячую воду и опять вымыл руки. Кожа между пальцами и на ладонях стала чувствительной от едкого мыла, и он ощутил, как вода обожгла руки.
Гриффин налил себе кофе из синего эмалированного кофейника, закипавшего на задней конфорке, и вернулся в маленькую аккуратную комнатку, где в каменном очаге уютно потрескивал слабый красно-рыжий огонь.
Джонас. Всегда Джонас.
Привалившись плечом к грубой облицовке камина, Гриффин задумчиво потягивал крепкий, хотя и несвежий кофе. Интересно, подействовало ли предупреждение, сделанное им Джонасу – держаться подальше от дочери Бекки. Когда речь идет о Джонасе, трудно сказать что-либо определенное.
Тогда мысли Гриффина были заняты Фанни, и у него не было времени убеждать Джонаса в серьезности своего отношения к этому вопросу. Да, беда в том, что времени всегда не хватает.
Гриффин допил остатки кофе и отнес чашку обратно на кухню. Там он опустил ее в чугунную раковину и до краев накачал в нее чистой воды.
«Все удобства,– подумал он.– Джонас предоставляет своим женщинам все удобства». Его мысли, вернувшись к ребенку в соседней комнате, закрутились вихрем ненависти и отчаяния. Он выругался про себя.
Когда Гриффин потянулся за пиджаком, дверь коттеджа открылась. Сэм Харпер замер у самого порога, и вокруг его поношенных сапог тотчас же образовалась серебристая лужица дождевой воды. Он смотрел на Гриффина, пытаясь прочесть в его взгляде ответ на свой невысказанный вопрос. Рядом с Харпером в молчаливом ожидании стоял преподобный Уинфилд Холлистер, высокий худощавый мужчина с ясными глазами и гладким добрым лицом.
Гриффин заговорил; голос его звучал хрипло и дрожал. Хотя доктор видел смерть много раз, но так и не научился принимать ее спокойно.
– Ребенок умер,– произнес он.
Филд Холлистер положил руку на плечо Харпера, но ничего не сказал. Это было одно из качеств, которые Гриффин особенно ценил в своем друге, – тот знал, когда нужно говорить, а когда хранить молчание, во всяком случае.
