Теперь, за десять лет, все изменилось. Русские были не те, и французы забыли прежнюю учтивость. Утром, в скверной гостинице, Якушев развернул русскую газету. Его поразило обилие объявлений о русских ресторанах, знакомые названия: «Мало-Ярославец», «Мартьяныч», «Доминик», «Петроград», «Тройка», «Кавказский погребок» и почему-то «Душка» — «роскошный тенистый сад, волшебное освещение, цыгане, кухня под наблюдением Жоржа Голицына», «Водка поставщика двора Его Величества — „Пётр Смирнов и сыновья“.
«Однако быстро они сориентировались», — подумал Якушев и далее прочитал сообщение о том, что в день храмового праздника лейб-гвардии его величества кирасирского полка будет отслужен молебен; тут же «Союз галлиполийцев» извещал, что в его церкви состоится молебен по случаю дня ангела генерала А.П.Кутепова. О нем Якушев знал, а «Союз галлиполийцев» объединял, как известно, заклятых врагов советской власти, рядом с этим извещением был напечатан некролог, посвящённый какому-то губернскому предводителю дворянства барону Унгерн-Штернбергу, затем небольшая заметка о прерогативах земских начальников в будущей России. На второй полосе выделялась размером статья какого-то профессора. От неё разило таким верноподданническим духом, что тут же вспомнились черносотенные газеты «Русское знамя» и «Вече». Эти газеты были любимым чтением малограмотных дворников, мелких лавочников и мясников, состоявших в «Союзе Михаила-архангела».
«Уж лучше бы рекламировали свои кабаки и огурчики собственного засола, — со вздохом подумал Якушев об эмигрантах. — А я ведь совсем недавно принимал всерьёз этих „белых витязей“.
Он побрился, оделся и спустился в вестибюль гостиницы.
Арапова уже не застал. Опекать Якушева было некому. В угловом кафе ему принесли жидкий кофе и чёрствый бриош. Видимо, русских здесь не очень почитали.
Якушев знакомился с Парижем 1923 года. Как изменился этот город по сравнению с довоенным временем! Он оставил его в 1908 году, когда улицами владели извозчичьи экипажи — фиакры, а на весь Париж было лишь несколько тысяч автомобилей, громоздких и неуклюжих. Город был наполнен перезвоном колокольчиков. Это фиакры подавали сигналы прохожим. То, что казалось тогда Якушеву ослепительной иллюминацией в витринах магазинов, меркло перед феерией разноцветных огней, которая поражала приезжих в 1923 году.
В довоенные годы очень редко можно было услышать здесь русскую речь, а теперь в районе авеню Ваграм она всюду. Но что это был за язык! За три года русские эмигранты стали говорить на каком-то странном наречии. Господин в поношенном пальто говорил даме:
