Выжидательное молчание за столом начинало затягиваться.
Едва ступив на бельгийскую землю, я подумал об этой женщине. Теперь она сидит передо мной, а я медлю. Всё зависит от того, что она знает, а это как раз и неизвестно.
Ив первым прервал паузу. Может, желаете мартини? Мартини со льдом? Силь ву пле, сигару, это настоящий «Упман», вам тоже со льдом? Мерси, мне оранжад, пожалуйста, спасибо, вы так любезны. Светская жизнь продолжалась.
Пора было решиться. Мы подняли бокалы.
— Иван, — начал я. — Скажи мадам Жермен, что я пью этот бокал за её здоровье и счастье. Я от всего сердца благодарю её за то, что она сделала для моего отца, за ухоженную могилу и всё остальное.
Жермен улыбнулась, благодаря меня взглядом.
— Она смеётся, — сказал Иван, — если ты так много знаешь, она не расскажет для твоего интереса ничего нового.
Антуан был прав, тут надо держать ухо востро.
— Скажи ей, что мы как раз знаем очень мало, но хотели бы знать все, что было, особенно про последний бой «кабанов». Пусть Антуан расскажет сначала, где мы были, что узнали и увидели.
Они начали свой разговор. Я сидел, потягивая мартини, и наблюдал за Жермен. Сколько ей лет? Тогда, по меньшей мере, было восемнадцать, а то и больше, всё-таки связная особой группы. Значит, сейчас за сорок. Этого, однако, не скажешь. Выглядит моложе. Умеет владеть собой. Тоже, видимо, не прочь выведать, что я о ней знаю.
Иван приступил к переводу. До чего же нелепо он изъяснялся на родном языке, смех и грех. Мне уж надоело поправлять его.
— Жермен говорит, что она два года состояла связной и часто прятала русских партизан и американских лётчиков, когда ей велели. Шеф Жермен имел связь с Лондоном, сервис «Д», а она была при этом сервисе сержантом. В сорок третьем году они сделали передачу русских списков в Лондон, но она не помнит, был ли там Борис написан, тогда она ещё не свела с ним знакомства.
— Английскую награду она после войны получала? — спросил я. — Это было в Льеже, да?
Антуан посмотрел на меня с некоторым удивлением, но я не стал объяснять ему.
— Она говорит, что боролась с бошами не ради орденов, она патриот ихней родины.
— Ясно. Тогда спроси, знает ли она монаха Роберта Мариенвальда, он ведь тоже на англичан работал.
Жермен прошла в дом и тут же вернулась со шкатулкой в руках. Шкатулка была большая, с инкрустацией. Жермен порылась в ней и достала небольшую фотографию: чёрный монах собственной персоной, но только в белой сутане с муаровой накидкой. Он стоял, благолепно сложив руки, рядом с ним кюре с молитвенником, ведущий службу, перед ним мальчик с деревянным крестом на груди. На заднем плане на скамейках прихожане: лишь женщины и дети. Значит, война.
