На этот раз надолго замолк Маррон. Он почувствовал успокоение и был очень благодарен рыцарю, но не знал, как это выразить.
— Этот меч принадлежал моему брату, — резко встав, произнёс сьер Антон. — Меч зовут «Дард». На твоём месте я бы держал его здесь, чтобы уберечь твоих братьев от греха зависти. А упражняться ты можешь со своим старым клинком.
— Да, сьер, — ответил Маррон со смешанным чувством нежелания и облегчения. Дядин меч никогда не будет лежать в руке так, как это великолепное оружие. Он уже почувствовал радость от обладания таким замечательным, прекрасно сбалансированным мечом, но ему совсем не хотелось объяснять фра Пиету или Олдо, с чего вдруг он получил такой подарок.
— Терпение. — Сьер Антон снова улыбнулся. Маррон понял это по голосу, потому что лица рыцаря не было видно — он стоял, повернувшись к окну. — Придёт время, когда ты сможешь открыто носить этот меч и использовать его на службе Господу. На настоящей, достойной службе. Ты слышал маршала Фалька, когда он говорил о Сурайоне?
— Да, конечно. А вы — вы были на проповеди, сьер?
— Был, но не со своими товарищами, а на гостевой галерее. Меня предупредили, что он будет говорить о важном деле. А потом он ещё говорил отдельно с нами…
Насколько понял Маррон, рыцарям было сказано не совсем то, что услышали братья. Он даже немного обиделся: ведь в бой братьев посылало не только и не столько послушание. Они тоже сражались ради славы, но славы Господней, не замутнённой мечтами рыцарей о собственном прославлении.
Сьер Антон славы совсем не жаждал. Маррон понял это сразу, точно так же как понял, что рыцарь был поражён призывом к оружию не меньше братьев. У Маррона в голове был сплошной туман. Когда маршал Фальк или кто-нибудь другой говорил о еретиках, юноше виделась только кровавая бойня да собственные руки, измазанные красным,
— Сьер! Вы видели Сурайон? — Ему все ещё хотелось сказать «Свёрнутую землю», как он привык, однако после того, что произошло в зале, и после того, как сьер Антон мимоходом назвал Свёрнутую землю по имени, Маррон решил, что запрет отброшен. Правда, юноша всё же сжался, ожидая удара.
Его не ударили, на него не рассердились. Рыцарь только издал короткий хриплый смешок.
— Видел? Нет, конечно. Вот уже тридцать лет никто не видел Сурайона.
— Ну да, но я… я имею в виду — вы там были? То есть…
— Там, где потом стал Сурайон? Трудно говорить о запретном, да? Но я действительно был там. Один раз. Это странное место. Едешь по ведущей туда дороге, а там, где должна быть граница, видишь, как меняется пейзаж, воздух, видишь лёгкое мерцание, какое бывает в пустыне, хотя вокруг зелёные поля. А сквозь мерцание проступает уже другая земля, которая лежит за Сурайоном. Двадцать миль гор и долин просто исчезают… Тени по ту сторону границы падают совсем не так, как обычно — или это просто так кажется, потому что дорога, по которой ты едешь, идёт на север, но та, к которой ты приближаешься, ведёт куда-то на северо-запад. А поворота у неё нет, поэтому ты видишь прямой путь, освещённый двумя солнцами.
