– Вы как хотите, – процедил отец, – но к этому костюму я больше не притронусь.
Однако дальновидный Диниц не унимался.
– У тебя остался его адрес?
– Чей? – Отец сделал вид, что не понимает, о чем его спрашивают.
– Ты знаешь, где этот Карныгин живет?
– Не знаю. Когда снимал мерку, вроде бы и адрес в книжку записал. И квитанция где-то должна быть, – сказал отец. – А ты что, к товарищу полковнику в гости наладился? Решил своими медалями позвякать?
– Ты мои медали не трогай. Я их не за сбор грибов получил и не на базаре купил. лучше подумаем, что делать.
– Что делать? Ничего.
– Может, нашего новичка к нему в гости на разведку послать?
– Рафаила? Зачем? – насторожился отец.
– Как зачем? Настроение прощупать… по-человечески поговорить… пока он ничего не затеял.
– Рафаил?
– Не прикидывайся дураком. Карныгин.
– А что, по-твоему, он может затеять?
– Мало ли что… Например, в суд подать.
– На кого?
– На ателье, на тебя, закройщика… – ехидно пояснил Диниц. – Накатает бумагу, напишет, какой вред его имуществу нанесен… Не забывай, Шлейме, костюм – это тебе не колхозная собственность, которую каждый волен растаскивать. И тогда…
– И что тогда? – нахмурившись, спросил отец.
– Я, Шлейме, не судья… не законник… Надо спросить Хлойне – он два года народным заседателем служил… вместе с судьями приговоры выносил…
– По-твоему, этот Карныгин может упечь меня за решетку? – выдохнул отец, не желая напрямую обращаться к Хлойне.
– Упечет, не упечет… Но к штрафу приговорить могут.
– Что ж. Штраф заплачу, но переделывать не буду! – упорствовал отец.
– Диниц прав… Не надо, Шлейме, горячиться. В кипятке хорошо яйца вкрутую варить, – умасливал его Хлойне, втягивая голову в ворот по-комиссарски распахнутой рубахи. – Если ты не хочешь переделывать, то я этим займусь.
– Так как, Шлейме? – наседал на отца Диниц, прозванный арестованным Цукерманом за его бесконечные «йе, йе» («да, да») – Йеницем.
– Я уже вам сказал: переделывать не буду! – выдавил отец. – И не хочу, чтобы мою работу переделывали другие.
Народный заседатель, старый подпольщик и, возможно, стукач, наклепавший на хуторянина Цукермана, Хлойне Левин еще глубже втянул в ворот голову, поросшую редкими волосами.
– Как знаешь… – Диниц откашлялся и продолжал: – Но смотри, как бы ты после не пожалел… Меня Цукерман наградил прозвищем «Йениц». Будь Иосиф сейчас с нами, а не с белыми медведями, он переименовал бы тебя Кановича в НЕЙНовича (НЕТновича).
Он помолчал, смачно плюнул на раскаленный утюг, провел им по сукну, и облачко горячего пара повисло над его головой, как далекое и зыбкое воспоминание.
