— Знаю. Просто так спрашиваю. С каких он у тебя пор?
— Нет, ну до чего ты надоедлив. Допрос, что ли, проводишь? По какому праву?
— Никакого допроса. Так, беседуем. Впрочем, если хочешь, можем сменить тему.
— Вот это что-то разумное.
«Верно, сменим тему. Станем говорить глупости — что придет в голову.»
Официант принес заказ.
Робер вытащил изо рта мокрый окурок и зажег новую сигарету. Затем поднял рюмку и отпил до половины.
— Ты становишься воздержаннее, — заметила Марианна.
— Нет. Просто бережливее.
— В затруднении?
Он кивнул.
— Плохо живешь?
Он снова кивнул.
— Костюм у тебя неплохой…
— Да, но единственный.
— Чем вообще занимаешься?
— Тем же, чем и раньше.
«Врешь. Ничем ты не занимаешься. И ничего не осталось у тебя от того Робера, который трудился. Ничего, кроме привычки держать сигарету во рту, чтобы освободить руки для кистей и палитры. Ну вот, теперь они у тебя совершенно свободны. Свободны от всего — даже от кистей и палитры.»
— Тебе бы к Пикассо за советом сходить… — предложила Марианна после краткого молчания.
— Тайна известна мне и без Пикассо.
— В чем же дело тогда?
— Ну вот, теперь ты становишься надоедливой. Оставь! — Он устало махнул рукой.
— Как хочешь…
Она замолчала, но немного погодя снова добавила:
— И все же жил же ты как-то все эти годы.
— Совершенно верно. Жил как-то. Жил всяко. В последнее время даже с немалыми деньгами в кармане. Но сейчас все кончено. Полный крах.
— И окончательный?
— Скорей всего.
Он выплюнул недокуренную сигарету, подпер голову ладонью и стал смотреть на улицу. Ряды прохожих поредели. За каштанами напротив загорелись зеленые буквы неоновой рекламы, и деревья в темноте стали плоскими и неестественными, словно декорации.
— Ты только не подумай, — сказал Робер, вновь повернувшись к столу, — что я позвал тебя на судьбу свою пожаловаться.
— Я ничего и не сказала.
— Потому что в сущности у меня нет причин жаловаться. Мне даже хорошо. Человеку всегда хорошо, когда ему нечего больше терять.
Она посмотрела на него, но ничего не ответила.
— Разве не так?
Она молчала и смотрела на него.
— Потому что если нечего терять, значит, единственная возможная перемена — что-то приобрести.
— Например, вечный покой.
— Да, даже и это. Когда устал — я хочу сказать: устал до предела, — то это не самая страшная перспектива.
— Любишь ты пофилософствовать, — заметила Марианна. — С тех еще пор любишь. И может быть, в этом и состоит все твое несчастье. Потому что в том зверятнике, куда нас с тобой впихнули, коли цел остаться желаешь, так действовать нужно.
