— Ты говорил, что хочешь мне что-то сказать, — повторила она.
— Пустое. Что я могу тебе сказать?
— Откуда мне знать? Тебе одному известно.
— То, что я хотел сказать, давно сказал. Ничего другого с тех пор придумать не смог.
— Тогда к чему была та комедия на днях?
— Так. Без глубоких причин. Хотел тебя видеть, и все.
— Вкусная отплата за несбывшуюся любовь, что ли?
В машинальной улыбке полных ярко-красных губ было что-то бесстыдное, однако Робер не ощутил желания реагировать.
Она смотрела на него без особого интереса и словно ожидала ответа. Потом сказала совсем без связи:
— Знаешь, а ты довольно сильно изменился. И не в лучшую сторону.
— Например?
— Например? Ставишь меня в неудобное положение…
— Ну, не деликатничай уж так.
— Я и не деликатничаю. Но перемен в тебе так много, что просто не знаю, с которой начать.
— Начни с чего хочешь, — безразлично предложил Робер, выплюнув на тротуар мокрый окурок и достав новую папиросу.
— Тогда начну с твоей отвратительной привычки разгуливать по всему рту сигаретой и беспрестанно барабанить пальцами по столу.
— Мелочи, — заметил Робер, перестав постукивать по мраморной плите.
— Неврастения — не мелочь.
Он не ответил. Только снова легонько застучал пальцами по столу.
— Да, ты довольно сильно изменился, малый. Состарился и даже подурнел. Когда-то ты был красавцем, Робер, а теперь подурнел.
— Я бы мог сказать то же самое о тебе, если б не был кавалером.
— Хорошо, хоть не говоришь. Теперь вижу, что кое-что с молодости у тебя сохранилось: злоба.
— Дело не в злобе. Дело скорее в возрасте.
— Могу тебя заверить, что больше двадцати восьми мужчины мне не дают.
— И столько тебе и есть….
— Именно так.
— Значит, когда-то я был влюблен в двенадцатилетнюю девочку. Хорошо хоть, что этого не поняли власти. Это ведь наказуемо, знаешь.
— Наказуемы лишь деяния. А деяниями, если мне не изменяет память, ты похвастаться не можешь.
— Верно, — равнодушно кивнул Робер. — Вообще, все, что ты говоришь, верно. Ты выглядишь на двадцать восемь, а я лишь по злобе своей даю тебе еще восемь, и мы с тобой — это цветок в каплях росы да развалина, собранные в странном сожительстве.
— Никакого сожительства нет.
— Чудесно, нет и сожительства. Сожительство — это для того, толстого. Уж не господин ли супруг, случайно?
— Супруга у меня нет.
— Значит, любовник.
— Ну, и что с того?
— Ничего.
— Тогда выпьем по маленькой на посошок да разойдемся.
Робер заказал.
— С каких пор у тебя этот любовник?
— Не твое дело.
