– Нет. Хуже. Они умерли здесь от уныния, от слез, от того, что разучились смеяться, постепенно видя смерть одного за другим, а я, ослепленный по милости императора, от этих ужасов был избавлен. Все они бранили и проклинали того, кто посадил их на цепь в подземелье, а я его восхвалял и благодарил за щедрость, сочиняя и записывая радостные песни.
– Записывал? – удивился император. – На чем же ты писал их?
– Я их записывал осколком кремня на заплесневелой стене. Теперь я знаю, что они не умрут, что они останутся жить после моей смерти, и юноши и девушки будут повторять их.
С удивлением слушал император речь старика. Он приказал факельщику подойди поближе и пытался прочесть каракули, выцарапанные на стене дрожащей рукой слепого. Записей было много, но известковые капли, медленно стекавшие по стене, смывали драгоценные строки.
– Мне трудно прочесть твои песни, – сказал император. – Время их быстро смывает. Может быть, ты их помнишь? Скажи нам ту, в которой ты восхваляешь императора Фридриха за милость, оказанную тебе. Как все это необычайно, – шепотом промолвил он, обращаясь к камергеру.
– Конечно, я помню многие свои песни. Слушай! – И старик с глубокой взволнованностью и страстью прочел:
Великим ты себя считаешь, император.
А слышен ли тебе насмешки тонкой свист?
Безжалостный тиран, надменный триумфатор,
В народе шепчутся: «Он дьявол, Антихрист».
В исканьях же твоих заслуги несомненны:
Востока дивный мир открыл ты для веков,
Переведя канон бессмертный Авиценны
И в школы пригласив арабских мудрецов.
Ты выжег мне глаза. Замкнув в темнице тесной,
Меня послал ты в мир незримый и чудесный,
Куда пришли Гомер, Анакреон, Спартак…
В безумстве грез моих они, приняв участье,
Беседами со мной давали столько счастья,
Что стал лазурным днем мой долголетний мрак.
Изумленный пламенной речью узника, Фридрих прошептал:
– Я «безжалостный тиран, надменный триумфатор»? Однако! Он говорит со мной и непочтительно, и дерзко… Правильно я наказал его. – И, обращаясь к старику, он сказал: – Прочти мне еще твои стихи.
– Хорошо. Слушай:
Она вошла ко мне… Светился нимб волос
Вокруг лица ее с алмазными глазами,
Меня коснулся шелк благоуханных кос,
И грязный, влажный пол покрылся вдруг цветами…
Я осязал тепло ее атласных рук,
И жарких, жадных уст к устам прикосновенье,
И не было в тот миг на свете страшных мук,
Каких не принял бы, чтоб удержать виденье.
Я снова молод был, беспечен, полон сил,
Свободен, как орел, и я ее просил:
