Ступеньки вели к голове бога. Справа в углублении в медном котелке тлели раскаленные угли. Возле них висела связка восковых свечей. Я поднялся по ступенькам, и моя голова оказалась в пасти каменного бога.
Снаружи послышались голоса. Неизвестные говорили совсем близко.
Женский голос ласково уговаривал:
— Дедушка, не бойся, подходи ближе. Подымись сюда и сядь на ступеньках, а я буду петь молитвы. Подержи корзинку с голубями. Я посмотрю, здесь ли жрец Эшмуназар.
Слабый, старческий голос отвечал:
— Не отходи от меня, Эмашторет! Я боюсь этого бога. Он глядит на меня огненными глазами, точно хочет каменной лапой раздавить мне голову.
Сандалии Эмашторет застучали по каменным плитам. Она воскликнула:
— О священные змеи, не троньте меня! Вот я принесла вам чашку молока.
Я не сделала ничего дурного, пропустите меня в храм!
Скрипнула дверь. Кто-то сердито спросил:
— Что тебе нужно? Зачем тревожишь меня так поздно?
— Я целый день работала на поле и освободилась только сейчас. Протяни мне руку милосердия и разреши мне произнести молитвы всемогущему Ваалу-Хаммону.
— Ну, хорошо, хорошо, дочь моя! А ты не забыла принести положенное даяние в пользу храма? Не скупись, не жалей даров на богоугодное дело.
— Я принесла двух белых голубей, четыре рыбки и сноп пшеничных колосьев.
— Скупы стали люди, — хрипел жрец. — Другие не жалеют для нас барана или теленка. О чем ты хочешь молиться?
— Шесть лет назад в этот день я потеряла сына. Он с другими мальчиками играл на морском берегу. Подъехали лодки, в них сидели злые люди. Они схватили детей и увезли их в море. Только двое из игравших на берегу прибежали домой и рассказали про кражу детей… Тогда моему сыну было десять лет…
— Стань здесь на колени, — ответил жрец, — закрой глаза, протяни могучему богу руки и молись.
Нежный голос запел песню, в которой чувствовалось глубокое горе:
Верни мне сына, моего прекрасного сына!
Он был похож на жемчужину в раковине.
Он был мое сердце,
И сердце мое вынули у меня.
Верни мне сына, моего прекрасного сына!
И месяц и солнце по очереди светят на землю.
Они освещают и днем и ночью мою грустную жизнь.
Все для меня померкло с потерей сына,
И в сердце моем и пламя и ад.
Верни мне сына, моего прекрасного сына!
Неужели он убит и не видит больше и не слышит?
Лгут они, лгут! Не умер он, а скитается по свету.
Кто скажет мне, несчастной, где мой прекрасный сын?
Я обернусь белой голубкой и полечу к нему.[40] Этот голос походил на голос моей матери, песня говорила о том же горе, которым страдала теперь Ам-Лайли. Невольные вздохи стали вырываться из моей груди. Я не мог больше удержаться, стал сильнее всхлипывать и наконец громко зарыдал.
