В тот день Сережа пришел к Яковлевым встревоженный и, как показалось Гошке, подавленный. Перекинувшись парой слов с дедом Семеном, он неприметно кивнул на дверь: нужен, мол, – и тотчас вышел. Гошка, помедлив малость, дабы не вызывать дедова подозрения, последовал за старшим другом. Сережу он нашел там, где они обычно уединялись для разговоров, за банькой, что стояла в глубине сада. Тот сидел на бревне, с узлом на коленях, и думал, похоже, о чем-то очень невеселом. Даже не услышал Гошкиных шагов. Очнувшись, посмотрел на Гошку запавшими, в глубоких тенях глазами.
– Да, брат. Все на свете имеет свой конец. И как правило, печальный.
– Помер кто-нибудь? – точно по наитию спросил Гошка.
– Угадал.
– Кто?
– Один хороший человек. – И с явным желанием предотвратить дальнейшие расспросы, продолжал: – У меня к тебе просьба. Надо спрятать этот узел. Дня на три, на четыре. Можешь?
– А что там?
Сережа посмотрел долгим, испытующим взглядом.
– Немного белья, одежды и… – Сережа запнулся, – скрипка.
– Какая скрипка?
Сережа помедлил:
– Мой старый инструмент.
– А он разве цел?!
Сережа много раз говорил о прекрасном итальянском инструменте, в свое время подаренном ему. Кем именно, он всегда умалчивал. Гошка догадывался: вероятнее всего, молодым барином, о котором Сережа не любил вспоминать. На все прежние расспросы о том, куда делась скрипка, Сережа отвечал неизменно: какая разница? И вот теперь выясняется, что инструмент цел и находится у Сережи!
– Посмотреть можно?
Сережа молча принялся разворачивать узел. Из одежек, в которые он был запеленат, словно маленький ребенок, показался оклеенный коричневой кожей футляр. Щелкнули замки. Сережа привычным движением откинул крышку, и Гошка увидел скрипку. Она лежала на черном бархате, отливая темно-золотистым с вишневым оттенком цветом. Выглядела она грубее, чем та, которую Гошка видел у Веры Андреевны. Но было в ней что-то неуловимо прекрасное.
Словно прочитав Гошкины мысли, Сережа принялся рассказывать. Его искалеченные руки лежали на скрипке, приковывая Гошкин взгляд и вызывая щемящее чувство жалости.
– Инструмент создан великим Бартоломео Джузеппе Гварнери, известным под именем Гварнери дель Джезу, внуком Андреа Гварнери, который вместе со Страдивари учился у Николо Амати. Гварнери дель Джезу прожил сравнительно короткую жизнь. Умер сорока шести лет. Был, по всей видимости, слабым человеком, так, по крайней мере, предполагали – потому что он не изготовил ни одной виолончели, что требовало значительной физической силы. Но скрипки его работы успешно соперничали с инструментами Антонио Страдивари. Многие выдающиеся исполнители, в том числе и Никколо Паганини, предпочитали играть именно на них. Жизнь Гварнери дель Джезу едва ли была легкой. Говорили даже, будто бы окончил он ее в тюрьме, где делал последние свои инструменты. Это вроде бы ложь. Но мне рассказывали в Кремоне, что он вынужден был оставить дом, которым владели его предки, и переехать в чужой, где и скончался. Инструменты Гварнери дель Джезу встречаются реже, чем творения его земляка Страдивари. Ко мне скрипка попала, можно сказать, по недоразумению. Ее почли за подделку, исполненную немецким мастером Францем Штейнингером, работавшим в начале нынешнего века в Петербурге. Хороший мастер, он сделал много копий скрипок Страдивари и Гварнери дель Джезу, снабдив чужими, то есть под соответствующих мастеров, этикетами. Вот и эту скрипку отнесли к его копиям-подделкам. Ан, оказалась подлинной…
