— Коломба не подведет. Футляр у меня есть, я сам положу в него письмо. Найти шип — тоже не проблема.
— К рассвету все должно быть готово. Принеси футляр в мою спальню. Я уже встану.
Марио охватила тревога.
— Но не вы же повезете его? — в испуге воскликнул он.
— А кто же? Разве я могу просить об этом кого-то еще?
— О Господи! — вскричал Марио. — А мой господин знает об этом?
— Кое-что. Более чем достаточно. И хватит разговоров, Марио. Принимайся за дело.
— Но, мадонна, это рискованно! Умоляю вас, подумайте, чем это вам грозит!
— Я уж обо всем подумала. Я — Орсини. Одних моих родственников задушили в Ассизи, других бросили в подземелье в Риме. Теперь этому ненасытному чудовищу потребовалась жизнь Маттео. Я поеду туда, чтобы спасти оставшихся в живых и отомстить за погибших. И уверена в успехе.
— Но, мадонна… — кастелян не договорил, на его глазах выступили слезы.
— Довольно, Марио, если ты любишь меня. Делай, что тебе велено. Меня ты не переубедишь.
И решимость ее тона положила конец возражениям Марио. Она была госпожой, он — слугой, почти что рабом, а потому от него ждали беспрекословного повиновения. Так что с тяжелым сердцем кастелян отправился выполнять распоряжение монны Фульвии, а та попыталась заснуть, чтобы набраться сил перед завтрашним днем.
Утром, бледная, но спокойная, она вышла к столу, чтобы позавтракать со своим женихом.
Старый граф остался в своих покоях. Стоика из него не вышло. Он не смог заставить себя вновь сесть за один стол с таким ничтожеством, как Панталеоне. Не желал он становиться и свидетелем того унижения, на которое согласилась пойти его дочь. Ибо, сколь важной ни казалась цель, его, пусть и Орсини, но еще и философа, ужасали средства, выбранные для ее достижения. И своей полной пассивностью Альмерико показывал, что не приемлет их. Справедливости ради надо отметить, что едва ли он проявил подобное безразличие, если б знал о всех подробностях плана Фульвии. Но она поделилась с ним лишь очень немногим.
Панталеоне, с одной стороны, не мог скрыть восторга от столь внезапно привалившего к нему счастья, а с другой, все-таки продолжал опасаться, а нет ли тут какого подвоха. И двойственность его положения, несомненно, чувствовалась, когда утром он предстал перед мадонной Фульвией. От присущей ему самоуверенности осталась разве что самая малость.
Размашистым шагом направился он к ней, да только не казался он хозяином положения, как бывает в тех случаях, когда мужчина подходит к женщине, согласившейся стать его женой. Смиренно склонился над ее рукой, прижал к губам. От поцелуя монна Фульвия не испытала ничего, кроме отвращения.
