— И не подумаю!
— Ах, вы все-таки признаете, что это чушь?
— Да, и все-таки мадам Гажан косвенно виновата во всех этих преступлениях, поскольку именно она предупреждала об опасности человека, для которого убрать тех, кого вы только что перечислили, было вопросом жизни и смерти.
— Вы имеете в виду Марка Гажана?
— Не уверен. Скорее того, кто сбежал в Испанию, прихватив досье.
— По-вашему, это любовник Эвелин?
— Возможно…
— Вам чертовски повезло, Иеремия, что вы ранены, иначе я съездил бы вам по морде!
Лафрамбуаз посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.
— Поразительно: то, что мадам Гажан, быть может, преступница, вас как будто не особенно волнует, но от одного предположения, что в ее жизни есть кто-то другой, вы готовы лезть на стенку! А ведь это куда менее тяжкая вина, правда?
— В общечеловеческом плане — да, но для меня — нет, поскольку это доказывало бы, что Эвелин мне лгала!
— Или не посмела сказать правду.
Я прекрасно отдавал себе отчет, что смешон.
— Ладно. Покончим с этим делом. Выкладывайте уж до конца!
— Теперь, когда нам известно, что в Испанию ездил не Гажан, придется признать, что это либо его сообщник (иначе откуда бы у него машина?), либо убийца…
— Убийца Гажана?
— А вам разве не приходило в голову, что, очень может быть, Марк Гажан — только жертва? Что инженер и в мыслях не держал предавать свою страну, но его убили и обокрали?
— С ведома жены? Какая гнусность!
Лафрамбуаз вздохнул.
— Опять вы все сводите к ней! Да я понятия не имею, участвовала мадам Гажан в предполагаемом убийстве или нет! Могли отлично обойтись и без ее помощи. Представьте, например, что Гажана прикончили, когда он загонял машину в гараж, и сразу спрятали тело? Тогда ваша Эвелин имела все основания думать, что муж ее действительно бросил, особенно если преступление совершил кто-то из близких друзей, хорошо знавших привычки Гажанов, и даже не обязательно любовник. Действуя таким образом, молодчик мог продать изобретение Марка за огромные деньги, а заодно освободил от брачных уз его жену. Возможно, он надеялся, что когда-нибудь Эвелин, устав от одиночества, уступит его домогательствам?
— Вы пытаетесь меня успокоить или действительно так думаете?
— Действительно думаю.
— Ох, до чего же мне хочется вас расцеловать, Иеремия!
Полицейский улыбнулся.
— Быстро же вы кидаетесь из крайности в крайность!
Теперь, когда я наконец и сам поверил, что Эвелин не замешана в этой грязной истории, ко мне быстро возвращалась надежда на будущее.
