Собирая огурцы в маленьком огороде, она не думала о том, что их форма поразительно похожа… или думала?
— Знаете… — Меган с трудом глотнула. — Если это доставляет наслаждение женщине или мужчине, значит, тут нет ничего постыдного. Пусть стыдятся те, кто осуждает потребности и порывы других.
— Ты не права, есть и постыдные акты. Иногда требования некоторых мужчин просто неестественны.
Его достоинство продолжало пульсировать в ее пальцах. Уголки его губ нервно подергивались.
— Какие? — осторожно поинтересовалась она. — О каких актах ты толкуешь? Когда мужчина касается женщины… целует ее лоно? Когда женщина дотрагивается до мужчины… целует его достоинство? По-твоему, это неестественно?
— Нет. Тут нет ничего постыдного. Но в чем этот человек нуждался? Чего требовал? Что именовал неестественным?
— Я сделаю все, как ты захочешь, Мохаммед, если только ты не причинишь мне этим боли.
— Я ни за что на свете не сделал бы тебе больно. — Что-то блеснуло в глубине его черных глаз. — Я никогда не обижал женщин.
Меган поверила ему.
— Однажды я видела юношу и девушку.
Слова сорвались с ее губ прежде, чем она успела опомниться. Он не шевелился, только его жезл по-прежнему подрагивал, словно отсчитывая проходящие секунды. Приглушенные звуки просачивались в окно: они исходили из другого мира, который так настойчиво отвергал евнуха и вдову.
— В деревне, как и в твоем гареме, не всегда есть место уединению, — мягко продолжала она, припоминая. — Они лежали в поле. Это было весной. Повсюду зеленела трава. Я смотрела на них с вершины утеса.
— Что они делали? — хрипло выдавил он.
— Девушка сидела верхом на юноше, а он ласкал ее груди. Она скакала на нем, как на коне.
— И это зрелище возбудило тебя?
Само воспоминание возбудило ее.
— Очень.
Его глаза закрылись, густые ресницы легли на щеку.
— Прошлой ночью ты подарила мне наслаждение, Меган. Большее, чем я считал возможным. Не знаю, смогу ли снова разделить с тобой это наслаждение. Плоть таких евнухов, как я, может набухнуть и восстать, но им трудно… иногда невозможно… получить разрядку.
Она не хотела никакого блаженства, если он не сумеет достичь своего.
— В таком случае нет никакой нужды давать мне наслаждение…
— Есть, мадам, и настоятельная.
— Но почему? — настаивала она.
— Потому что ты необыкновенная женщина, Меган. И я почувствовал тебя… почувствовал всю. Протест, поднимавшийся в ней, умер.
— Твой клитор затвердел под моими пальцами вчера ночью, — продолжал он тихо, почти против воли. — Теперь я хочу ощутить, как он поднимется под моими губами. Ляг, Меган. Позволь мне изучить твое тело, позволь подарить тебе экстаз. Это все, что я способен предложить тебе. Это все, что я способен предложить любой женщине.
