Меган сжалась. И тьма неожиданно взорвалась, и вместе с ней — Меган. Задыхаясь, падая, цепляясь за пустоту.
Скрип кровати. Ноги, оседлавшие ее бедра. Волна энергии нахлынула на нее, поглотила, пульсируя собственной жизнью.
— Я ощутил твою разрядку, — охнул Мохаммед. Сильная рука сжала ее левое бедро, один палец был все еще смочен ее соками.
Меган пыталась отдышаться, втягивая ноздрями исходившие от него миндальный аромат и пряный запах кожи. Ее левое колено зарылось в толстую шерсть, правое — терлось о грубую хлопчатобумажную простыню. Крохотные толчки еще не улегшегося землетрясения пробегали по ее телу; прохладный воздух овевал обнаженные складки лона.
Она была открыта, полностью доступна. Розовые лепестки распустились, охраняя ворота в зияющий грот. Тяжелые мускулистые бедра прижались к ее ягодицам, на них не было ни единого волоска. Твердая плоть соединяла их тела. Плоть, не имевшая ничего общего с мужским пальцем. На ощупь она казалась резиновой.
Резиновое копье с большим квадратным наконечником.
— Тебе не хватает мужского жезла внутри? — допытывался он. — Удовлетворилась бы ты одними касаниями, если бы знала, что мужчина может дать только это и ничего больше?
И тут она отчего-то поняла, что это его потребность всего секунду назад подхватила ее, поглотив ее желание. Пусть он отрицает, что тоже нуждается в разрядке: его тело утверждало иное.
— Да, — выдавила Мег, с жадностью глотая воздух. Он дал ей куда больше, чем она получала когда-либо. — Мне этого было бы достаточно!
Но ему было мало. Ах, сколько же боли в душе ее араба! Она не хотела, чтобы он страдал. Только не этой ночью.
Меган сама претерпела немало за всю свою жизнь. Арабу. Кажется, тоже пришлось нелегко.
Она мерно дышала, пытаясь успокоить сердцебиение и разгулявшиеся нервы и сказать то, что давно просилось на язык. Те слова, которые необходимо сказать.
— Я не осуждаю тебя, Мохаммед.
— Неужели?
Его затянутое в резину мужское достоинство чуть заметно подрагивало. Ее лоно сжималось в мелких судорогах.
— Именно так, — подтвердила она и протиснула руку между их телами, чтобы дать ему то же наслаждение, которым он одарил ее.
— Не смей! — процедил он.
Все в нем было жестким, как железо: голос, бедра, плечи, пальцы, державшие ее правую руку, плоть в резиновой оболочке. От чего бы ни страдал Мохаммед, бессилием это не назовешь.
— Ты сам сказал, что хочешь показать мне, как ублажить женщину, — ничуть не смутившись, напомнила она.
