Князь оказался, как говорится в романах, «красивым и задумчивым молодым человеком»: правильный, немного жесткий профиль придавал лицу выражение суровости, тогда как светлые глаза, очень мягкие и наивные, выдавали почти детскую душу. Его длинные ресницы не стали бы чернее, даже если б он их подкрашивал тушью; именно эта особенность придавала его лицу необычный вид, особенно в сочетании с весьма розовыми щеками, какие можно встретить лишь у искусно нарумяненных женщин да у чахоточных. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление, однако я был слишком настроен против князя Галича, чтобы придавать этому какое-нибудь значение. Я решил, что он слишком молод, без сомнения, потому что сам я похвастаться этим уже не мог. Я не нашелся что сказать молодому красавчику, распевавшему экзотические песни; м-с Эдит, увидев мое смущение, взяла меня под руку — что доставило мне большое удовольствие, — и мы медленно пошли меж благоухающих кустов, ожидая второго удара гонга к завтраку, который решили накрыть в беседке, крытой пальмовыми листьями, на площадке башни Карла Смелого.
Б. Завтрак и все, что за ним последовало.
Нас всех охватывает ужас
В полдень мы уселись за стол на террасе башни, откуда открывался вид просто бесподобный. Пальмовые листья отбрасывали живительную тень, однако земля и небо вокруг сияли столь нестерпимо, что наши глаза не выдержали бы, не надень мы все темные очки, о которых я упоминал в начале этой главы.
За столом сидели г-н Стейнджерсон, Матильда, Старый Боб, г-н Дарзак, мистер Артур Ранс, м-с Эдит, Рультабийль, князь Галич и я. Рультабийль, не обращая внимания на сотрапезников, сел спиной к морю, чтобы иметь возможность наблюдать все, что происходит в стенах форта. Слуги находились на своих местах: папаша Жак — у входа, Маттони — у потерны, а чета Бернье — в Квадратной башне, перед дверьми в комнаты г-на и г-жи Дарзак.
Завтрак начался в молчании. Мы были несколько смущены собственным видом: молчаливые фигуры вокруг стола, с посверкивающими друг на друга черными стеклами, за которыми не видно ни глаз, ни мыслей.
Первым прервал молчание князь Галич. Весьма любезно обратившись к Рультабийлю, он попытался сказать ему комплимент относительно его журналистской репутации, однако молодой человек ответил князю довольно резко. Нимало этим не смутившись, князь пояснил, что интересуется делами и поступками Рультабийля как подданный царя, поскольку ему известно, что Рультабийль должен в скором времени ехать в Россию. Однако репортер ответил, что ничего еще не решено и что он ждет распоряжений от своей редакции. Князь удивился и достал из кармана газету. Это была русская газета; он перевел несколько строк, касающихся скорого приезда Рультабийля в Санкт-Петербург. По словам князя, в высоких правительственных кругах произошли события столь невероятные и на первый взгляд настолько противоречивые, что по совету начальника парижской уголовной полиции петербургский полицмейстер решил попросить газету «Эпок» прислать им на время молодого репортера. Князь Галич подал дело так, что Рультабийль, залившись краской, сухо ответил, что за всю свою короткую жизнь никогда полицейской работой не занимался, а начальник парижской полиции и петербургский полицмейстер — болваны. Князь рассмеялся, показал красивые зубы, и я обратил внимание на его улыбку: она была жестокая и глупая, словно улыбка ребенка, приклеенная к лицу взрослого. Он тотчас же согласился с Рультабийлем и для убедительности добавил:
