Йоозеп кидает окурок на пол, залезает с головой под одеяло и хохочет.
Но, как мы уже говорили, в этот день он не выходит из дому, а лежит в постели и хворает, как и подобает настоящему больному. Зато весьма бурную деятельность развивает он на следующий день. Вместо палки он снова вооружается хлыстом, которым то и дело похлестывает себя по голенищам. Он снова идет в хлев и овин, но уже не как посторонний наблюдатель, собирающийся познакомиться с положением дел, а как настоящий хозяин и повелитель. Батраку и батрачке сразу же отдается несколько приказаний, которые им надлежит сегодня же выполнить, причем батрака он упорно называет Иваном, а служанку Авдотьей.
– Крутой он, видать, наш молодой хозяин, – говорит батрак девушке, когда Йоозеп отходит от них. – Но какого черта он меня Иваном кличет? Какой я Иван? Меня же зовут Михкель.
– А мне сказал… – припоминает девушка. – Как же он сказал? Тотья. Подумай только, Тотья! Всю жизнь была Мари, а теперь вдруг Тотья.
– Тотья, так Тотья, разве можно молодому хозяину перечить, – замечает батрак. – А вот чего это он волочит одну ногу? Словно она одеревенела, что ли… И какие на нем штаны диковинные, с кожаным задом…
– Да, чудно все это. А ноги тоненькие, как спички. Видал, какие на нем сапоги?
И работник с батрачкой еще долго обсуждают внешний вид молодого хозяина. Потом батрак спрашивает:
– Знать бы, возьмет он теперь хутор в свои руки?
– Тогда нам здесь не житье, – озабоченно говорит Тотья. – Гляди, уже и сейчас приказывает: чтоб сегодня же было сделано…
– Да-а, на манер важного барина.
А Йоозеп тем временем уже побывал на конюшне и возвращается к ним.
– Иван, – произносит он строгим тоном, – в стойлах у лошадей надо разровнять подстилку сегодня же…
Затем он удаляется к себе в горницу и начинает распаковывать чемодан и свертки, принесенные с вокзала. Содержимое чемодана и свертков оказывается весьма пестрым. Кроме прочего добра, из них извлекается костюм, длинный сюртук, воротнички, манишки, галстуки, несколько больших коробок с папиросами, женский портрет и два хлыста для верховой езды. Есть там еще и много мелких завернутых в бумажки вещиц, но их Йоозеп пока не разворачивает, а раскладывает на столе и стульях. В одном из этих свертков – подарки для матери: большой цветастый платок с длинной бахромой и серебряные вязальные спицы. Отца же ждет большая коробка папирос и янтарный мундштук с золотой монограммой.
Мать очень рада подарку, однако высказывает свое мнение, что платок для нее вроде бы слишком ярок. Что же касается серебряных спиц, то их она так сразу не может оценить по достоинству: ведь действительно, трудно сказать, чем они лучше своих стальных собратьев. А старик смотрит на свои подарки таким взглядом, словно ему хочется сказать: «И есть и нету… Нету… и все же как будто есть».
