Все равно. Конечно, прежде я не слышал столько шорохов.
Это опий. Прежде мои уши были точно залеплены воском, и теплый дым растопил его. Я помню свою молодость и то время, когда был солдатом в Южно-Оранжевой республике и Сахаре. В те времена я слышал не больше, чем другие. Пустыня была нема и, как только заря прогоняла ночных шакалов в их берлоги, молчание окутывало таинственную пустыню. Полное безмолвие царило и в полуденный час в моей деревне, на склоне темных Севен; и вечером на каменистых откосах, на скудных кладбищах долин, в зарослях кустарника и на опушке лесов опять-таки была тишина, безраздельно царившая ночная тишина…
А какое безмолвие, когда луна заливает своим светом землю. Теперь нет больше такой тишины. Тишины — нет.
Это мечта, это миф, это утопия — утопия примитивных людей, — утопия тех, которые не курят.
Это началось с Тонкина, как только я начал курить. Да, это сейчас же началось. Я еще помню мое прибытие туда на палубу транспортного судна. Мы сделали остановку в Сайгуне и вечером были отпущены в город. Я, как и другие, мечтал о кутежах и женщинах. Как только я перешел сходни, я сейчас же оказался перед большой стеной на первой же улице. Оттуда до меня донесся волнующий и приятный запах, запах, который сразу проник в мою душу и покорил ее. Я еще не знал, что это такое. Как бы то ни было, позабыв все на свете, я всю ночь до зари околачивался около этой стены — стены фабрики опия, стараясь втянуть и впитать в себя доносившийся до меня запах. И мало-помалу в немой темноте я услышал вдали, где-то там далеко, чрезвычайно далеко, смех моих товарищей, ломящихся в лупанары…
Первую трубку мне довелось выкурить в Пан-Нахе; это маленький, чрезвычайно отдаленный от всего пост на границах горных лесов, таинственных лесов, наполненных запахом гниющей листвы, порождающей лихорадку и безумие. Мы много курили там. И ночью мы очень хорошо слышали, как бродят тигры, хотя они крадутся через кустарник тише кошек.
Сначала это даже казалось забавами. Мы ясно воспринимали самые легкие шорохи. Как-то вечером пират из банды Док Тней хотел начать слежку за постом. Он проскользнул вдоль забора тише уха. И мы все-таки услышали его так ясно, что когда он вскарабкался на бамбук, то мой капрал всадил ему пулю прямо в живот, не видя его. В другой раз зазвонил на посту колокол. У наших стрелков застучали зубы, они вообразили, что лесные духи всем нам предвещают смерть. Но одновременно со звоном колокола я услышал легкую поступь нашей козы, которая оборвала свою веревку и зацепилась рогами за бечевку языка колокола.
