— Солнце освещало стволы деревьев — прямо как на картинах Леонардо! Меня даже слеза прошибла! Ты тоже плакала — помнишь? Сидим в машине, а у обоих по щекам текут слезы. Потом мы остановились у таверны и утешились кофе и самбуком…
— И хозяйка настояла, чтобы в рюмке было три кофейных зернышка, а не два, потому что два — не к добру.
— Я дал тебе съесть мои зерна…
— Нет, ты предложил меняться: ты мне — зерна, я тебе — печенье.
— А ты вдруг перестала смеяться и сказала: «Хорошо бы сейчас кто-нибудь выскочил из кустов и нашпиговал меня пулями!» Ты хотела умереть счастливой.
— Так я чувствовала тогда. Надо Же было ляпнуть такую глупость!
— А мне эти слова показались прекрасными.
Либерти грустно покачала головой:
— Ты был для меня самым красивым, самым волшебным мужчиной на свете!
Она вспоминала комнаты в пансионах, высокие потолки, проникающий сквозь жалюзи солнечный свет, рисующий полоски на его голой груди.
— Ты уходил, а я оставалась и мечтала, чтобы перед моими глазами никогда не было ничего, кроме твоего лица.
Она не хотела говорить такие вещи вслух, но, сделав это, не жалела о сказанном.
— Случалось, ты не приходил — то коктейль с Корнелией у посла, то Корнелии нездоровится и тебе надо быть с ней рядом… В такие вечера меня охватывала паника, потому что я не могла вспомнить твое лицо. Вообще не помнила, как ты выглядишь. Ты переставал быть моим. Постепенно я поняла, что ты никогда и не был моим.
— Пожалуйста, Либби, не надо.
Ее взгляд посуровел.
— Чего ты от меня ждал? Думал, я всегда буду под рукой?
Твоя Клод подходила тебе куда больше, да и на фотографиях я выгляжу совсем не так шикарно, как она.
— Перестань! — взмолился Пирс. — Я не вынесу, если ты будешь продолжать в том же духе.
— И не надо, — отозвалась она почти беспечно и, посмотрев на часы, встала. — Я даю тебе шанс отдохнуть от меня.
Он вздохнул и протянул ей руку.
— Я думал, мы сможем найти общий язык, но теперь вижу, что ошибался.
И тут словно что-то перевернулось в ней.
— Ладно, сенатор, вытаскивайте, свой блокнот. Я не буду повторять дважды. — Либерти глубоко вздохнула и закрыла глаза. — Вчера я была в кабинете Ренсома, когда туда вошел Раш Александер. Они заговорили на странном, придуманном ими языке, думая, что я, дурочка, ничего не пойму. — И она дословно передала все, что услышала про Оперное общество Потомака и Каса-Верде. — Честно говоря, сначала я и вправду не поняла, кто такой Эбенезер, зато поняла теперь. Эбенезер — это ты.
