- Да благославит их аллах! - произнес казий.
А Гасанали-бек заметил не без намека:
- У нас с казием-ага договоренность: я не стану разоблачать его излишнюю склонность к женскому полу, а он закроет глаза на мое пристрастие к спиртному.
Байрам-бек засмеялся и, приказав накрыть в соседней комнате стол, велел достать из подвала вино.
Байрам-бек дал согласие на брак. Вскоре приехали дядя Абдуллы Абдулла-эфенди и другие его родственники. Был заключен брачный договор, потом привезли Абдуллу и Ягут, и примирение состоялось.
Но хотя оно и состоялось, Фатьма-ханум даже не поцеловала дочку, не удостоила взглядом зятя. Но... Отец дал согласие, ее дело помалкивать.
А молодой купец перевез жену в дом, который снял у богача Мешади Джалила.
Впервые рассказывая мне эти семейные предания (позднее я слышал их не единожды и всякий раз с новыми подробностями), старый Мохнет в этом месте лукаво улыбнулся и сказал так:
- На следующую весну... Сидим мы как-то раз перед кибиткой с дядей твоим Нури, и вдруг из Карабулака прибыл человек и сообщил, что у Ягут родился сынок с глазами-вишенками - это ты появился на свет. И твой дядя Нури дал этому человеку три рубля - подарок за добрую весть. Такие вот истории, сынок, происходили в те давние года,. Я, конечно, не все запомнил, много бывало всякого...
И старый Мохпет, затянувшись кальяном, взглянул на Аракс, серебряной полосой сверкавший на горизонте...
РАССКАЗАННОЕ МУРАДОМ
В детстве меня все время дразнили "всезнайкой". Так пусть хоть читатель не считает меня им, не сердится за то, что я рассказываю о событиях, участником которых не был и быть не мог, поскольку все это произошло до моего рождения. Об этих давних событиях рассказывал мне старый Мохнет, рассказывал, сплетая были и вымысел, но сплетение это было столь искусным, что я воспринимал все как реальные события прошлого. Разумеется, сейчас, когда я вспоминаю рассказы Мохнета такими, какими они запечатлелись в моей памяти, я не мог бы поклясться в их достоверности. Зато все, что мне довелось увидеть и пережить двухлетним или трехлетним, помню так отчетливо, будто мне было тогда не два года, а лет двенадцать. Кстати сказать, в молодости не очень-то я любил вспоминать свое раннее детство и вообще собственное свое прошлое. Но события и обстоятельства моего детства настойчиво преследовали меня, и потребность рассказать о кем не давала мне покоя. Может, читатель спросит, зачем же в рассказ о своем невеселом детстве я включаю полусказочные повествования о моих предках, о прадеде и пробабушке, деде и бабушке, об отце и матери? Да я просто не мыслю себе свою жизнь изолированной от их жизни. Они всегда стояли у меня перед глазами, словно то, что случилось с ними, пережито мной лично. И когда мне бывает особенно грустно, когда на душе пустота, служит мне сладостным утешением пережитое Кербалаи Ибихаком, Сакиной, Ханум. Слыша, как нудно и однообразно бранятся отец и мать, наблюдая их долгие, порой месяцами длившиеся размолвки, я думал о том, как счастливы они были, когда, молодые, красивые, влюбленные, бежали, чтобы соединиться навсегда. А когда дедушка Байрам, так страстно влюбившийся когда-то в светлоглазую, чернобровую Фатьму, неделями не разговаривал с ней, я вспоминал их счастливое прошлое, и на душе становилось легче.
