– У нее был порез на груди. Приехала "Скорая", ей сделали перевязку… Никто даже не мог предположить, что она окажется настолько прыткой. Пока врачи занимались остальными, девица позаимствовала медицинский халат и смылась. Там такая была запарка…
– Хреновому танцору вечно что-то мешает – то калоши, то собственные… Ладно, что теперь поделаешь.
Сфотографировать ее догадались?
Тюлькин сокрушенно покачал головой.
– Ясно, – тяжело вздохнул майор. – Все как всегда. Бардак. Чему вас только учили в школе милиции? А, о чем я говорю!
– Можно сделать фоторобот…
– И на нем она будет похожа на добрую половину городских девушек.
– Тогда как…
– Молча! – отрезал Клевахин. – Займись фотороботом. Теперь ты мой напарник. Кому из следователей поручили это дело?
– Атарбекову.
– Да-а… Дела наши скорбные… – Клевахин поморщился, словно от зубной боли.
По идее, он должен был радоваться, что "кладбищенское" дело ведет Атарбеков – чего-чего, а высокого профессионализма Темирхану Даудовичу не занимать. Но с другой стороны майор знал, что Атарбеков построил себе двухэтажную виллу в престижном районе, куда воткнуться было труднее, нежели стать народным депутатом. Там жили только "новые" русские и "отцы" города. Под громадные особняки они оттяпали добрый кусок центрального парка вместе с прудом, и теперь покой "сироток" – так прозвали новоявленных нуворишей городские острословы – охранял взвод милицейского спецназа. Интересно, за какие такие заслуги обычный следователь попал в круг избранных?
– Поеду на Чулимиху, – решил Клевахин. – Надеюсь, охранение вокруг кладбища догадались выставить?
– Обижаете, товарищ майор… – На лунообразной физиономии Тюлькина появилось смешанное выражение досады и торжества. – Я настоял.
Понятно. Значит опергруппой, выехавшей на место ЧП, командовал лично Бузыкин. Так что винить Тюлькина в раздолбайстве Клевахин был не вправе – сыщицкий "почерк" своего бывшего стажора он знал не понаслышке.
– Извини, – буркнул Клевахин, одеваясь.
"А на кладбище все спокойненько, ни друзей ни врагов не видать…" – вспомнил майор слова когда-то очень известной песни, когда вышел из милицейского "жигуля" у ворот погоста. Вокруг царила настолько пронзительная тишина, что кровавые ночные события казались чьей-то гнусной выдумкой. У входа неприкаянно топтался дюжий омоновенц, потихоньку матерясь и время от времени потирая озябшие руки.
Дождь, зарядивший с утра, закончился и прояснившееся небо дохнуло даже не осенней, а зимней морозной прохладой. Клевахин сумрачно взглянул на кладбищенскую церквушку, и, заметив через открытую дверь черную фигуру священника, невольно кивнул головой – поприветствовал его. Он не был верующим, но к религиозным убеждениям относился с пониманием.
