Один в своей каюте, Люциус Саквиль-Гилиан пытался отгородиться от шума бури. Но это было безнадежно. Отбросив перо и отложив бумагу, на которой он усердно писал что-то вот уже полчаса, он отодвинул стул и вскочил на ноги.
Маленькая сырая каюта и сама по себе была тесной, а от наваленного горами багажа, который заполнил почти все пространство, не занятое скудной мебелью, там стало просто негде повернуться. Люциус знал, что где-то среди этого багажа, возможно погребенные в одном из чемоданов конской кожи — вместе с книгами, монетами и другими диковинками, что он насобирал в пути, с его одеждой и, конечно, с двумя тысячами шестьюстами восемью усыпанными кляксами, помарками и исправлениями страницами рукописи его «Всемирной истории. Опровергая все», над которой он все еще работал и для которой Перис, его слуга, был вынужден находить место, запихивая ее в каждый свободный уголок двух чемоданов и других сумок и свертков, — где-то на дне, под всем этим лежали колода карт с загнутыми уголками и фляжка бренди. Но пасьянс его сейчас не прельщал, искать бренди тоже не хотелось, потому что его слегка тошнило. Люк смирился с перспективой бесконечного утра и утомительного вечера.
Однако Риджксленд и тысячи удивительных открытий манили его. За целый год путешествий и приключений — пока он постоянно оказываться в таких местах и попадал в такие положения, которых более мудрый человек сумел бы избежать, — Люку все равно чаще всего удавалось уклоняться от последствий своего бездумного поведения. Так что если день, неделя или даже две отчаянной скуки окажутся худшим из всего, что его ожидало, он может считать себя вполне счастливым, если, конечно, Риджксленд оправдает его надежды.
Не в состоянии писать дальше, не представляя себе, когда вернется Перис, Люк растянулся на узкой кровати и погрузился в беспокойный сон, укачиваемый звуком помп в трюмах под палубой.
День тянулся неспешно, за ним наступил следующий. Четвертый и пятый дни оказались такими бесконечными, что он перестал вообще замечать время. Шторм продолжался. Время от времени входил Перис с тарелкой неаппетитной жирной еды, которую Люку приходилось есть, либо с тазиком мыльной воды. В таких случаях Люк устало смотрел на слугу, чье лицо приобрело зеленоватый оттенок, а руки дрожали так, что вода для бритья едва не выплескивалась из тазика. Люк решил не доверять Перису блестящую обоюдоострую бритву и стал бриться самостоятельно.
