Закончив с "Проливом", Витька решил, что теперь можно спеть и что-нибудь серьезное, и запел "Навещая знакомый берег", но ничего у него не вышло, потому что я, после КВНа ещё больше развеселившись, ухитрялся после каждой строчки громко произносить "типа того!", чем изгнал из песни всю серьезность. Допев до половины, Витька обнаружил, что забыл слова, сделал несколько неудачных попыток стронуться с мертвой точки, но ничего у него не получилось, и тогда он плюнул и попробовал спеть что-нибудь еще, но без успеха. В конце концов ему удалось более-менее довести до конца только "25 лошадок", да и благодаря усердной помощи Комарова и всех остальных. Затем он вспомнил, что ещё собирался выступить со сцены, и выразил намерение идти туда. Пришлось отправляться вместе с ними.
Мы шли, опять продираясь через какие-то кусты, и ветки больно хлестали по глазам, а потом, когда идти стало удобнее, Витька затянул "Мы на пасху шатались". Голос у него мощный, и он орал на весь лес. Когда он дошел до строчки "Мы же русские, Танька!", из темноты раздался голос:
- Ну какой же ты русский, Шварцман!
И на дорогу нам навстречу вышел Андрей Малевич. Мы его ещё не видели. От его замечания все дружно расхохотались, а Витька яростно ударил по струнам и проорал, тщательно картавя:
- Мы же 'усские, Танька!
Мы пьиходим об'атно!
Он допел песню, а потом, раз уж они встретились с Малевичем, решили спеть "Моршанский тракт". Это самая громкая из всех существующих оралок, вопилок и кричалок. Тихо петь её просто не получается. А последнюю строчку так и вообще полагается всем присутствующим орать на пределе своих возможностей. Ну, и проорали. В ближайшей окрестности наверняка всех перебудили.
Оказавшись у сцены, Витька заявил, что им с Некрасовым надо порепетировать, и они бросили нас с Аленкой на произвол судьбы. Я испытывал сильнейшее желание прислониться к какому-нибудь дереву, а прислонившись, съехать вниз на землю и так лежать. Но ничего подходящего поблизости не было, а далеко я уходить не хотел, боясь, что нас потом не найдет Витька. Поэтому я остался стоять где стоял, и мне пришлось опять эксплуатировать Аленку, взяв её под руку - так мне было легче удержаться на ногах. На сцену вышел очень колоритный черноволосый тип и объявил, качнувшись далеко вперед всем телом:
- Песня... "Мужик"!
Он начал петь и запнулся на середине.
- Простите меня, грешного, ради бога, - долго извинялся он, после чего начал песню с начала. На этот раз он сумел спеть на один куплет больше, но дальше дело все равно не пошло. И опять начались биения кулаком в грудь и страстные просьбы о прощении. Он запел в третий раз, и опять не смог довести песню до победного конца. Тут я не выдержал и, сложив руки рупором, громко крикнул:
