В комнате на диване, стоявшем возле камина, где полыхал яркий огонь, полулежал старый джентльмен большого роста, одетый в богатый халат. Сильный приступ кашля сотрясал все его огромное тело, и когда я подошел поближе, то увидел, что платок, только что прижатый ко рту, покрылся кровавыми пятнами. «Э-э-э, приятель, – подумал я, – плохи твои дела, Боже мой, как тебе худо!»
Я поставил сумку на столик возле дивана и взглянул больному в лицо. В тот же миг меня охватил озноб; сразу я почувствовал ужас, какого не испытывал с юных лет. Я УЗНАЛ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА!
Больной был одноногим – вторая нога была ампутирована по самое бедро. Большое круглое лицо Долговязого Джона Сильвера обветрилось под тропическим солнцем, сморщилось от старости и одному Богу известно от каких переживаний, но это был именно он! Сильвер поседел, волосы его изрядно поредели. Взглянув на меня, он понял, что я его узнал, и улыбнулся. Левую щеку его стягивал шрам от старой раны, но синие глаза блестели все так же властно и лукаво.
– Присядь, Джим, – промолвил он, махнув рукой в сторону стула. – Ох, прошу прощения, сэр, – продолжал он, лукаво улыбаясь, – вас ведь надо называть «доктор Хокинс». Ну, да ведь мы служили когда-то на одном судне, и ты, наверное, не будешь теперь глядеть свысока на старого Джона, не так ли?
Он подмигнул мне и закивал головой, но сразу же задохнулся от сильного приступа кашля. Оправившись от него и видя, что я не пришел в себя от изумления, заговорил снова:
– Вот такие дела, Джим. Пришвартовался я здесь восемь месяцев назад и с тех пор жду, когда придет мой час. Живу себе потихоньку, оглядываю горизонт и ни с кем не встречаюсь. Но вот беда, никак не избавлюсь от проклятых хрипов в груди, а этот кашель меня просто разрывает на части.
Прокашлявшись, он продолжал:
– Я, по правде сказать, только недавно услыхал, что мы с тобой бросили якоря почти борт о борт. Потому и позвал тебя в свою каюту, чтобы показаться ученому костоправу и, может быть, поболтать ради старой дружбы.
Усилием воли овладев собой, я сказал:
– Я был уверен, что вы давно предстали перед божьим судом, не знал только, окончили вы свои дни на виселице или умерли от лихорадки в каком-нибудь болоте.
При этих моих словах Сильвер откинул назад голову и рассмеялся. Конечно, это был уже не памятный мне раскатистый хохот, а его жалкое подобие, но и эти звуки вернули меня на миг в аккуратный камбуз старой «Эспаньолы», мысленно я увидел синее небо и летучих рыб, даже услышал, как попугай капитана Флинта в своей клетке в углу сердито кричит: «Пиастры, пиастры!»
