— Прошу простить…
— Нет, нет, не говорите…
Кавабата дважды хлопнул в ладоши, в комнату вошли и покорно склонились две девушки. Кавабата обратился к ним:
— Еще сакэ. А это (указывая на пол) — уберите.
Музыка изменилась, стала задушевно-томной, и Кавабата исполнил арию:
— Мой друг, мой друг, милейший мой Сердюк.
Я, к сожаленью, наблюдаю, что вокруг
Все прагматизмом, словно тлей, заражено,
Он превращает нашу жизнь в говно.
Зал в этом месте вновь взорвался аплодисментами. То ли смысл слов Кавабаты был созвучен с сегодняшней ситуацией в мире, а потому актуален, то ли зрителей потрясла высокая нота, которую артист взял на слове «говно». Интересно, этот бред действительно написал Пелевин или постарался тутошний режиссер?
Кавабата дождался тишины и продолжил:
— А в древности все было так изящно,
Все так достойно, все так настояще,
Так не желаете ли вы вступить в японскую семью
И выше прочего поставить честь свою?
— О да, конечно, я готов.
О том мечтал я очень долго.
— Раз так, тогда не нужно слов:
Вам самурайское знакомо чувство долга.
Ну что ж, пожалуйста, поспешите,
Сию бумажку без сомненья подпишите,
Что вы клянетесь почитать и «Он» и «Гири»…
Но если что, придется сделать харакири.
Сердюк (в сторону):
— До харакири, я надеюсь, не дойдет (берет бумагу). — Прекрасно, коли так, идет.
С этими словами он подписал подсунутую ему японцем бумагу. Я же тем временем, не особенно надеясь на ответ, спросил у Филиппа:
— Какие гири?
Как ни странно, он знал, о чем идет речь, и в ответ шепнул:
— «Гири» — так у древних японцев назывался долг человека перед самим собой. Это его честь и достоинство. А «Он» — это долг ребенка перед родителями, вассала перед сюзереном, гражданина перед государством, то есть чего-то меньшего перед большим.
На сцене в этот миг раздался звонок телефона. Кавабата снял трубку, выслушал что-то и побледнел как полотно. Затем, бросив трубку, он схватил с пола кривую саблю и запел:
— Звонили из Японии-страны,
Сообщили мне, что мы разорены.
Позора этого снести нам не суметь,
И мы обязаны немедля умереть!
Сердюк (в ужасе):
— А может быть, не надо, Кавабата,
Ведь мы с тобой совсем ни в чем не виноваты?
— Возможно, но ведь есть же в нашем мире
И слово «Он», и слово «Гири».
Я хорошо умею делать харакири,
Без крови и без мук, на «три-четыре».
А вы неопытны совсем еще, Сердюк,
Не сможете, как надо, сделать вдруг.
А значит, должен контролировать вас друг.
И это — я (подавая саблю), смелей, мой друг.
Сердюк (принимая саблю, повторяет вновь):
