— Сволочи, — сказал Станислав с горечью. — Что они с нами делают? Ведь мы же вполне добропорядочные, мирные и безобидные обыватели. Какого хрена делают они из нас подпольщиков?..
Он уже знал, кому он отвезет роман. Это должен быть человек абсолютно верный и в то же время такой, про которого никто не скажет, что он самый близкий из друзей и к которому, поэтому, не придут.
— А ты куда свой самиздат засунул? — спросил он и тут же поправился. — Не надо, не надо, не говори. Дурацкий вопрос. Извини.
Виконт ухмыльнулся.
— Пыток боишься не выдержать? — осведомился он вкрадчиво.
И тогда Станислав вдруг спросил:
— Слушай, а почему они у тебя там все такие синие?
Он очень давно хотел задать этот вопрос, но сдерживался, понимая, что это — мягко говоря, вопрос неуместный. А сейчас вот решил не сдерживаться и тут же об этом пожалел. Глаза Виконта словно закрыло заслонками изнутри. Он замер. Несколько секунд в комнате висела тишина, совершенно неестественная, потом Виконт сказал:
— Ты рассказывал об этом кому-нибудь?
— Нет. За дурака меня считаешь?
— Не знаю, — сказал Виконт, неприятно улыбаясь. — Может быть. Я надеялся, что ты тогда ничего не видел. А если и видел что-нибудь, то забыл.
— Так оно и есть. Можешь не беспокоиться.
— Осел. Не мне надо беспокоиться об этом, понимаешь? НЕ МНЕ.
— Ну ладно. Ну — все. Молчу. Извини.
— Хорошо, — сказал Виконт. — Будем надеяться, что ты и раньше понимал, как к этому следует относиться, а сейчас понял окончательно.
Станислав кивнул. Он чувствовал себя треплом, вроде Мирлина. (Мирлин был уверен, что Виконт в своем «ящике» занимается получением практического бессмертия. Это единственное, по мнению Мирлина, чем должен заниматься каждый порядочный «ящик». «Откуда ты знаешь, сколько раз умирал Сталин? Прежде чем о его смерти все-таки объявили? А покушение на Кастро — оно же удалось, на самом деле! То-то американцы охренели, когда он через две недели снова вылез на трибуну как новенький! А сколько раз будет помирать наш Лелик? Один раз, если хочешь знать, он уже отдавал богу душу. И — как огурчик. Только дар речи некоторым образом поутратил — так он никогда и не был у нас демосфеном. Я так и вижу, как лет этак через тридцать сидит наше Политбюро в полном составе: двенадцать трижды воскрешенных мертвецов, каждому по сто с гаком, лыка уже не вяжут, но — правят!..» «Очень даже может быть, — подхватил тогда Станислав. — И все двенадцать — синего цвета». Он тут же прикусил себе язык, но Мирлин, кажется, не обратил на его реплику никакого внимания — видимо, перед глазами его стояли совсем другие картины).
