У лесного озерца был пологий мшистый берег, и Сильвина уселась, натягивая подол, чтобы спрятать щиколотки. Она взглянула снизу вверх на маркиза.
— Давайте немного посидим здесь, — попросила она. — Может, мы увидим, как олени придут попить.
Он растянулся рядом с ней в полный рост. Начищенные до зеркального блеска сапоги сияли на солнце.
Бросив на него быстрый взгляд, Сильвина перевела глаза в глубину леса и сидела, глядя в тень деревьев, сжав руки, лежащие на коленях, и широко раскрыв полные радостного волнения глаза. Она напоминала ребенка, которого впервые взяли в театр.
Маркиз смотрел на нее, и в этот момент лицо его не узнали бы даже его близкие друзья: исчез его привычный цинизм, губы больше не были сурово сжаты, в глазах не читалась скука.
Ветер, шелестевший листвой деревьев, звучал как еле слышная мелодия, вдали кричала кукушка, где-то поблизости ворковали лесные горлицы.
И тут, как и надеялась Сильвина, грациозно ступая между светлых стволов берез, показался маленький пятнистый олень.
Минуту он постоял на краю озера, будто чувствовал их присутствие. Было что-то захватывающе прекрасное в его позе, изгибе шеи, мягких, влажных коричневых глазах.
Он наклонил голову и стал пить. Потом, так же внезапно, как и появился, он умчался прочь, перескочив через ствол поваленного дерева с небрежной легкостью грациозного животного-Сильвина издала возглас восторга и повернулась к маркизу.
— Ну не дивно ли? — спросила она.
— Дивно, — согласился тот.
Но смотрел он на то, как пробивающийся сквозь листья солнечный луч, позолотив ее светлые волосы, превратил их в ореол вокруг личика в форме сердечка.
В его взгляде было что-то, заставившее ее отвернуться.
— По-моему, нам надо возвращаться, — проговорила она смущенно, как будто только сейчас осознала, что она находится наедине с мужчиной.
— Торопиться некуда, — отозвался он. — Чем дольше Колумб сможет полежать, не двигаясь, тем лучше для его раны.
Сильвина поднялась на ноги.
— И все же, я думаю… мне пора возвращаться, — сказала она не очень уверенно.
— Вы боитесь? — осведомился маркиз. Она решительно подняла вверх подбородок, как будто считала, что такой вопрос оскорбителен для нее, но потом честно ответила:
— Я боюсь не быть с вами здесь, а того, что скажут люди, если узнают.
— А почему они должны узнать? Разве мы не решили, что это — несколько очарованных часов, похищенных у вечности? Мы не знаем друг друга, и никто другой нас тоже не знает. Возможно — как знать? — мы вообще невидимы.
