– Да ты герой, – серьезно сказал летчик.
У Максима уши стали теплые, и он отвернулся к окошку. Они уже ехали. Скоро замелькали дома на знакомой улице Титова. – Сейчас домчимся, – опять зарокотал летчик. – Там тебя быстренько починят. Промоют, перевяжут… Ну, укольчик в одно место, без этого никто не проживет. И будешь прыгать, как новенький.
– Укольчик-то зачем? – слабым голосом откликнулся Максим.
– Надо, братец. Чтобы глупого риска не было. У нас в сорок пятом году бортмеханик был – всю войну целехонький прошел, а потом руку поранил, загрязнил и помер. На двенадцатый день скрючило всего от столбняка. Так что лучше уж сразу делать как надо.
Вот и все. Никакой надежды. Теперь, даже если была бы возможность спастись, Максим не стал бы убегать. Потому что укол – это страшно, однако помирать в неполные десять лет – тоже что хорошего? Особенно когда у тебя на счету столько побед, а кругом лето…
"Москвич" остановился у здания, где было Управление Аэрофлота. Но не у главного входа, а сбоку. Летчик со скрипом выбрался наружу, обошел машину, открыл дверцу с Максимкиной стороны. Добродушно протянул большущие ладони.
– Ну что, пилот, пойдем на ручки?
Неизбежное приближалось. У Максима в животе и груди ощущалась холодная пустота, а в ней противно и однотонно стонали беспокойные струнки. Все это и называлось "страх". От такого чувства слабеют ноги, если даже они обе здоровые.
Но, кроме страха, в человеке есть гордость. Она со страхом борется, и они стараются друг друга повалить на лопатки. В Максиме никто из них пока не повалил другого.
Максим стал вылезать из "Москвича".
– Я сам пойду.
– А не больно?
Максим осторожно ступил на левую ногу. Боль толкнулась в разбитом колене, но терпимо. Это был пустяк по сравнению с тем, что Максима ожидало.
– Ничего, можно идти, – уныло сказал он.
– Ну и молодец.
Они прошли через садик, и Максим увидел в стене голубую дверь, а на ней белый кружок с красным крестом. Вот такая жизнь! Боишься, боишься, и наконец все равно случается то, чего боишься.
Он вспомнил слова летчика про "положенное место" и успокоил себя, что, наверно, это не так больно, как под лопатку. Хотя, с другой стороны, конечно, неприятнее… Но ведь в санчасти у летчиков наверняка все врачи – мужчины. Так что ладно уж…
В прохладном коридоре был ряд белых дверей. Летчик пошел к самой дальней. Максим, прихрамывая, – за ним. Струнки в нем перестали стонать, но дрожащая пустота внутри осталась.
