Мне часто приходится надолго уезжать, — продолжал он. — Но дети постоянно живут у меня, в старом фамильном доме в Йоркшире. Из-за того, что Ноэль не умеет уживаться с людьми, няни у нас менялись, как в ускоренном кино. Я хочу, чтобы мои дети наконец-то почувствовали себя спокойно и уверенно, а для этого им нужен кто-то добрый, любящий, надежный и, главное, постоянный.
Договорив, Кори Эрскин поднял глаза. Перед ним сидело жалкое, бледное создание, совершенный заморыш: длинные, растопыренные по-жеребячьи ноги, темные волосы, стянутые на затылке черной мятой лентой, не правильные черты лица, огромные испуганные глаза, пухлые, как у ребенка, дрожащие губы.
— А вы хорошо себе представляете, на что идете? — спросил он. — У нас ведь там страшное захолустье, почти что край света, и местные жители разговаривают только об охоте. Сам я езжу туда работать, потому что там спокойнее, чем в Лондоне, но вы — сможете ли вы целиком посвятить себя моим детям? Если нет, то вряд ли стоит и пытаться. Сколько вам лет?
— Почти двадцать, — сказала Гэрриет.
— Но миссис Гастингс говорила что-то про университетскую степень?
— Она преувеличила. Когда я забеременела, мне пришлось бросить университет.
— Вот как? А вообще-то вам приходилось раньше смотреть за детьми?
— Мои знакомые довольно часто оставляли со мной детей, когда уходили.
— Но я понял, что вы как будто уже работали у миссис Гастингс — если, конечно, это не очередное ее преувеличение. Сколько вы продержались на предыдущей работе?
— Только один вечер, — чуть слышно ответила Гэрриет, водя носком туфли по ковру. — Я должна была вести хозяйство у одного человека, за городом.
— Ну и?
— Он… В первый же вечер он попытался меня изнасиловать.
Кори Эрскин приподнял брови.
— Лихо. И как же он это проделал?
— Вошел в мою спальню, как только я выключила свет, и…
— И вы решили оказать ему достойное сопротивление? Ну что ж, похвально.
Гэрриет вспыхнула, сердясь на самое себя: зачем она это говорила? Рассчитывала на сочувствие? Напрасно. Лицо Кори Эрскина ничего не выражало.
— А что ваш ребенок? — спросил он. — Много плачет?
Она вздохнула. Во всяком случае, можно говорить правду, все равно этой работы ей не видать как своих ушей.
— Да, много. Дети ведь как барометры, показывают настроение тех, кто с ними рядом. То есть… — Она запнулась. — Будь мне хорошо, наверное, и он был бы гораздо спокойнее. Но я уже забыла, когда мне в последний раз было хорошо.
Но Кори Эрскин уже не слушал ее. Отвернувшись к пишущей машинке, он отыскал нужное ему место на странице, провернул каретку назад и одним пальцем впечатал туда несколько слов.
