, И не смей уходить, когда я с тобой разговариваю!
— Я ухожу, — ответил Боб, — потому что ты ведешь себя глупо и безответственно. Ты сама не понимаешь, что говоришь, а я не хочу ссориться с тобой перед премьерой.
Тебе это тоже ни к чему. Позже все обсудим.
— Вот уж нет! — завизжала Элламария.
Боб остановился как вкопанный.
— Никаких «позже» больше не будет, — продолжала она. — Ни для меня, ни для тебя. Боб. С меня довольно!
Хватит! Мне это все осточертело, да и ты тоже осточертел!
Вдруг она увидела, как побелело его лицо. Медленно выговаривая слова, он сказал:
— Остановись, Элламария, прошу тебя. Возьми себя в руки, прежде чем наговоришь чего-нибудь такого, о чем потом пожалеешь.
— Я говорю, что между нами все кончено! — запальчиво выкрикнула Элламария. — Баста Поигрался — и будет! Ты понял? А теперь убирайся! Надеюсь, дверь сам найдешь?
— Я должен отвезти тебя в театр.
— Я сама доеду. Убирайся! Сейчас же!
Схватив пальто, он вышел, с грохотом хлопнув дверью.
В тот вечер Элламария Гулд сыграла лучшую роль в своей жизни. Никто не заметил, что с ней что-то неладно, только она знала, что творится в ее душе.
После ухода Боба она бросилась ничком на диван и расплакалась навзрыд. Актриса прекрасно понимала, что зашла слишком далеко. Наговорила такого, чего вовсе не думала. Словно внутри у нее сломался какой-то механизм, из-за чего она полностью утратила всякую власть над собой. Больше всего ее тревожило, что Боб теперь никогда ее не простит. После учиненного ею скандала никогда не вернется к ней.
Когда Элламария приехала в театр. Боб был в своем кабинете, однако секретарша передала, что он просил его не тревожить, и Элламарии пришлось уйти. Уединившись в своей уборной, она заперлась изнутри, не желая ни с кем общаться. Она дала себе зарок, что отыграет спектакль, чего бы это ей ни стоило. Боб столько натерпелся сегодня из-за ее несдержанности и строптивого нрава, что она не могла — не имела права — подвести его.
Перед самым выходом, наложив последние штрихи грима, она посмотрелась в зеркало, однако увидела в нем только его лицо, растерянное и опечаленное. Боб взирал на нее с немым укором, не понимая, что заставляет ее произносить столь жестокие слова. Господи, и что ее только за язык дернуло? Как она могла причинить такую боль Бобу, который не только любил ее, но и ухаживал, как за ребенком, который никогда сам не обижал ее?
По окончании спектакля ее трижды вызывали на бис, всякий раз подолгу, продлевая и без того нестерпимую агонию. Элламария понимала, что должна как можно быстрее сбежать, вырваться отсюда, прежде чем случится непоправимое.
