Об этих тайных уроках своих людей граф не мог сказать Трепке и посему вынужден был послушаться его совета и посадить их за греби, к тому же весел было двенадцать — как раз по числу отряда, И с каждым пришлось побеседовать, дабы избегнуть ропота и обид.
Но едва сей казус был разрешен, как приезжает посыльной от воеводы из Вологды — чуть только не трясется от страха зубы чакают, поскольку доставил пакет от самой императрицы Екатерины, посланный капитану Головину! Ивашка тут же печати сломал, развернул, а там указание — немедля прибыть ко двору ее величества.
А про Брюса не сказано ни слова!
Посоветовались они между собой и решили: ослушаться — только гнев на себя навлечь еще до начала пути на Индигирку, наушники сообщат все были и небылицы, и государыня по недомыслию своему начнет препоны ставить. А лучше исполнить ее волю и заодно узнать молву, что при дворе бродит. Надумали так, но у обоих сомнения остались, не случится ли чего непредвиденного. Больно уж властное послание, без слов ласковых, обыкновенно присущих Марте Скавронской, когда она обращается к любимчикам покойного императора.
Пришли они к Тренке в чум и спрашивают, как лучше поступить. Югагиры же сидят возле костра, молчаливые, отстраненные, глядят в огонь и бороды свои теребят.
— Ступайте, а я нагадаю, чему быть должно, — сказал наконец Тренка.
Проходит день, ночь, капитан с графом уж места себе не находят: ежели ехать в Петербург, то в сей же час, иначе на обратном пути можно угодить в распутицу, когда ни на санях, ни на колесах, да и реки вскроются.
Тут является югагир мрачный и сообщает Головину:
— Не хотел открывать тебе грядущего, да придется. Ибо по воле твоей ныне все и сотворится.
А должно было все сотворяться по воле Брюса, поэтому он обиженно насторожился.
— Говори!
— Гулящая женка, что на престоле сидит, женить тебя вздумала, боярин. И сговорила конюха отдать за тебя его дочь.
— Какого конюха? — Капитан с Брюсом недоуменно переглянулись.
— Имени его не ведаю, но сей холоп ныне самый близкий при ней и всячески ею обласканный. Оба племени беспородного, а величают себя — один «светлейший князь», другая и вовсе «царица»…
— Меншиков?!.
— Ежели из простолюдинов, знать он.
— Верно, батюшка его конюхом служил! — вспомнил граф. — И что же, коль Иван Арсентьевич поедет, свадьбе с Марией быть?
— Не токмо свадьбе быть…
А Ивашка вспомнил семью Прончищевых и говорит:
— Не поеду в Петербург. Петр Алексеевич хоть и велел Меншикову дочь за меня отдать, но жениться на ней не стану.
