Но сегодня мало кого беспокоит, есть ли смысл в самом термине. Главное — использование его дает возможность вы-глядеть модно, оставаться на острие.
Эволюция «новореализма» отмечена сильным утяжелением термина: он постоянно прирастает неким дополнительным смыслом.
В статье Сергея Шаргунова «Отрицание траура», от которой ведет летоисчисление «новый реализм», он («новый реализм») предстает перед нами нагим — то ли как младенец, то ли как телепортировавшийся из будущего Терминатор. (Не могу удержаться от таких, рыночно-попсовых, образов: уж больно высок в исследуемой зоне накал пафоса.)
«Два старших брата (Пелевин и Сорокин) раскатисто похохатывают над беспомощным отцом Ноем (традиционная литература), но младшенький не желает смеяться. Грядет смена смеха. Грядет новый реализм».
Отлично! Я, признаться, сам мечтал о том, чтобы в метро начали читать сборники рассказов и книги «про жизнь как она есть» передавались из рук в руки. И вот — грядет. Вообще к «Отрицанию траура» у меня меньше всего претензий. Несколько сумбурный, хлесткий манифест молодого, набравшегося сил автора, которому некогда ждать, пока действительность начнет поспевать за ним. Манифест писателя, не желающего смиряться ни с ролью скомороха, ни с ролью ссыльного философа.
Нам бы всем (и литературным критикам) набраться терпения, дождаться предсказанного ренессанса реализма (фонетически коряво, но пафос на должном уровне). Дождаться бы — и увековечить его в тех терминах, которые подойдут ему по фасону.
Но ждать неинтересно. Интересно предугадывать. Еще интересней — управлять литературным процессом. Как проще всего стать пророком? Придумать свою религию.
После статьи Шаргунова «новый реализм» с подачи Валерии Пустовой вдруг перебирается из жанра писательских манифестов в жанр критических обзоров. Тут-то и начинается самое интересное. Брошенный на митинге клич пустил корни в основательном академическом тексте. Результат любопытный: манифест превратился в проповедь.
В статье «Новое „я“ современной прозы: об очищении писательской личности» «новореализм» противопоставлен уже не только постмодернизму, как у зачинателя Шаргунова, но и всей «уходящей литературной эпохе». Оно бы и ничего, и, быть может, достойно серьезного спора. Если бы не вы-страивалось все вокруг одного рискованного тезиса. Громя образчики уходящей эпохи, Пустовая утверждает: «…все эти произведения ставят вопрос о духовной состоятельности современного писателя ‹…› а также выводят нас на проблему очищения, освобождения и укрепления личности современного литератора. Отнесемся к этому со всей серьезностью: ведь „я“ литератора — источник духа произведения, и вся бледность и блудность, низость и узость словесного искусства исходят из непроявленных, искаженных, неразвитых, подавленных писательских „я“».
