Макеев еще раз отдал честь и вышел из палатки. Ослепнув со свету, закрыл глаза, чтоб привыкнуть к темноте. Из нее, уже по-ночному вязкой, плотной, выступил лейтенант Карякин и спросил:
— Чего же так скоро? Макеев пожал плечами.
— Не от меня зависит.
— Давай отойдем в сторонку… Вот так. О чем был разговор?
— О разном…
— Про меня хозяин не заговаривал?
— В каком смысле?
— В таком, что чую: недоволен мной новый хозяин. Так не проезжался на мой счет?
— Нет, — сказал Макеев, подумав, что Карякину и впрямь не мешает повоевать на «передке». Ну, это Макеева не касается, полковник самолично решит, на кого поменять Карякина. Только без Макеева это делайте, Макеев на своем месте, а в ротные выбьется иным способом. Те самые деловые и политические качества, о коих упомянул полковник, помогут, если они есть, как их понимают кадровики. Деловые, видимо, есть, а что до политических — так тоже, видимо, не отсутствуют. По крайней мере в характеристиках они упоминаются в положительном значении.
— Хозяин не приказывал тебя провожать?
— Не приказывал. Да и зачем? Дойду.
— Дойдешь, не ребенок, — сказал адъютант и протянул вялую, пухлую ладонь. — Бывай.
— Будь здоров.
Макеев повернулся, побрел по примятой траве. Она была в вечерней росе, и сапоги по щиколотки отмылись от пыли, потом трава пошла высокая, и сапоги отмылись по ушки, бриджи и то намокли на коленях. На ветках росы еще не было, они сухо, с оттягом, хлестали по плечам. Макеев уклонялся от них и думал, как бы не заплутать, и какая странная, короткая беседа произошла у него с командиром полка. И с чего пришла полковнику мысль пригласить его на адъютантскую должность? Не в этом суть, что иные считают ее денщицкой, холуйской, это глупость и бред, суть в другом: он хочет своего, самостоятельного дела, пускай хотя бы и такого маленького, как взводное командирство, а в адъютантах — он никто.
Часовые окликали Макеева, и это не дало ему заблудиться. Он отыскал свою роту. У костерка сидел на корточках Ротный и прикуривал от головешки. Затянувшись, встал и спросил:
— Вернулся?
— Как видите, — сказал Макеев, сознавая: грубо говорит, необъяснимо и непростительно грубо.
Но Ротный словно не заметил этой грубости. Он пыхнул дымком, отгоняя комарье, вполоборота повернулся к Макееву:
— Докладывай.
Макеев в нескольких словах передал разговор с командиром полка. Ротный не стал выспрашивать подробности, буркнул:
— Правильно поступил, что отказался. Испытывая стыд за свою грубость, Макеев сказал:
